Сказание о Мануэле. Том 1 - Джеймс Кейбелл

— На это есть несколько ответов, — сказал король. — Первый состоит в том, что я вспоминаю покойную жену с большой нежностью и думаю, что у меня есть лишь ее слово в отношении того, что Гиневра — моя дочь. Другой ответ гласит, что хотя моя дочь — тихая, хорошо воспитанная молодая женщина, я никогда не слышал, чтобы король Фрагнар был чем — то в этом же роде.

— О, сударь, — ужаснувшись, сказал Юрген, — на что вы намекаете?

— В пещерах происходят всевозможные вещи — вещи, которыми мудрее пренебрегать при солнечном свете. Я и пренебрегаю! Я не задаю вопросов. Мое дело — пристойно выдать дочь замуж и только. Открытия, которые может сделать ее муж впоследствии, — его трудности, а не мои. Вот что я мог бы сказать вам, мессир де Логрей, в качестве ответа. Но настоящий ответ — попросить вас обдумать такое заявление: честь женщины обеспокоена одной — единственной вещью, а честь мужчины этой вещью не обеспокоена вовсе.

— Но вы говорите загадками, король, и я не понимаю, чего вы от меня хотите.

Гогирван ухмыльнулся.

— Очевидно, я советую вам быть благодарным, что вы родились мужчиной, поскольку у сильного пола намного меньше нужды волноваться по поводу разрыва.

— Какого разрыва? — спросил Юрген.

Гогирван рассказал ему.

Герцог Логрейский во второй раз ужаснулся.

— Ваши умствования, король, отвратительны и вряд ли облегчат мои страдания. Однако мы говорим о вашей дочери, и рассматривать нужно скорее ее, чем меня.

— Теперь я чувствую, что вы меня правильно поняли. Но во всем, касающемся моей дочери, я хочу, чтобы вы лгали, как порядочный человек.

— Боюсь, сударь, — сказал Юрген после небольшой паузы, — что вы человек с отчасти вырождающимися идеалами.

— Но вы же молоды. Молодость, будучи достаточно энергична, может позволить себе идеалы и выдерживать тяжелые удары, которые из — за этих идеалов получает их владелец. Но я‑то старик, мучимый вялым сердцем и довольно проницательным взглядом на жизнь. Такое сочетание, мессир де Логрей, очень часто вынуждает меня не вовремя смеяться просто потому, что я знаю, что вот — вот совершенно некстати расплачусь.

Так ответил Гогирван. Он некоторое время молчал, созерцая огонь. Затем махнул сморщенной рукой в сторону окна и начал задумчиво говорить:

— Мессир де Логрей, сейчас в моем городе Камельяре ночь. А где — то одна из крыш скрывает девушку, которую назовем Линеттой. У нее есть возлюбленный — скажем, его зовут Саграмор. Имена не важны. Этой ночью, когда я говорю с вами, Линетта неподвижно лежит на широкой резной кровати, которая прежде принадлежала ее матери. Она думает о Саграморе. Комната темна, только лунный свет серебрит ромбовидные стекла в старинных окнах. В каждом углу комнаты таятся трепещущие тени.

— О, сударь, — говорит Юрген, — да вы тоже поэт!

— Не перебивайте меня! Линетта, повторяю, думает о Саграморе. Они сидят у озера под яблоней, более старой, чем Рим. Узловатые ветви подняты, словно в благословении, а лепестки соцветий — дрожащие, трясущиеся, колышущиеся, — вечные белые лепестки беззвучно падают в тишине. Никто не произносит ни слова, ибо в этом нет нужды. Саграмор молча смахивает лепестки с черных волос девушки и молча целует ее. Озеро сумеречно и полупрозрачно, как нефрит. Низко на бледном небе светят две одинокие звезды. Забавно, что грудь у мужчины волосатая, очень забавно! Поет какая — то птица, и серебряная игла звуков пунктиром прокалывает тишину. Разумеется, высокие небеса окрашены в спокойные, удивительно прелестные тона. Так, по крайней мере, думает Линетта, лежа без движения, как мышка, на широкой кровати, на которой она родилась.

— Очень волнующий штрих, — вставил Юрген.

— Теперь возникает совсем иное пение. Сейчас в этой песне закрываются кабаки, гремят ставни, шаркают подошвы и икают пьяные. Саграмор убивает любовную песню. Он льет хмельные слезы, подбираясь все ближе и ближе к окну Линетты, а его сердце полно великодушия, ведь Саграмор празднует свою самую последнюю победу. Не думается ли вам, что это или нечто похожее происходит сейчас в моем городе Камельяре, мессир де Логрей?

— Это происходит ежеминутно, — сказал Юрген, — повсюду, потому что такова порой каждая женщина и таков постоянно каждый мужчина.

— Это жуткая истина, — продолжил Гогирван. — Вы можете воспринять ее в качестве одной из многих причин, почему я не вовремя смеюсь, чтобы некстати не расплакаться. Ибо это происходит: происходит в моем городе и в моем замке. Хоть я и король, я не в силах предотвратить это. Я могу лишь пожать плечами и взбодрить старую кровь новой бутылочкой. Тем не менее, я сильно привязан к молодой женщине, которая, вполне возможно, является моей дочерью. И вам было бы полезно вспомнить это обстоятельство, мессир де Логрей, если вас когда — либо будут проверять на искренность.

Юрген ужаснулся.

— Но, сударь, немыслимо, чтобы я повел себя с принцессой нечестно.

Король Гогирван продолжал смотреть на Юргена. Гогирван Гор ничего не говорил, и ни одна мышца на его лице не дрогнула.

— Хотя, конечно, — сказал Юрген, — из простой справедливости по отношению к ней я никогда добровольно не стану обсуждать какие — либо сведения, могущие причинить ей боль.

— Вновь я чувствую, — сказал Гогирван, — что вы меня понимаете. Однако я говорил не только о дочери, но обо всех.

— Как же тогда, сударь, вы хотите, чтоб я обращался со всеми?

— Что ж, я лишь могу повторить свои слова — сказал Гогирван весьма настойчиво. — Я хотел бы, чтоб вы лгали, как порядочный человек. А теперь уходите, я хочу спать. Я не проснусь до тех пор, пока моя дочь не выйдет замуж. И это единственное что я могу для вас сделать.

— Вы думаете, король, что такое поведение достойно уважения?

— О, нет же! — с удивлением проговорил Гогирван. — Это то, что мы назовем филантропией.

Глава XIV

Предварительная тактика герцога Юргена

Так Юрген жил при дворе и какое — то время был доволен своим положением. Он любил принцессу — прекраснейшую и совершеннейшую из смертных, и он любил ее (обстоятельство, которое вновь и вновь приходило ему на ум) так, как не любил никто за всю всемирную историю! А очень скоро ему предстояло посторониться и увидеть, как она выходит замуж за другого. Такая ситуация доставила бы наслаждение рыцарственному двору Глатиона, так как в точности выполнялось все, требуемое для рыцарского романа.

Внешность Гиневры, которую Юрген любил всем сердцем, такова: она была среднего роста, а ее фигура еще не вполне стала фигурой женщины; у нее были прекрасные, очень густые волосы пшеничного цвета; когда Гиневра распускала волосы, Юрген, словно за настоящим чудом наблюдал, как они, ниспадая, прилегают к маленькой головке и тонкой шейке, а затем смело рассыпаются и обволакивают ее плечи легким нежным потоком бледного золота. Юрген получал истинное наслаждение от ее волос и при все усиливающейся близости любил притянуть большие пряди к своему затылку, переплести их там и прижать нежные пригоршни ее душистых волос к своим щекам, целуя принцессу.