Неизвестная война - Отто Скорцени

Шпеер утверждает в своей книге, что он поехал на Бендлерштрассе, чтобы не допустить экзекуций. У него не было для этого никаких полномочий. Разве что это желание показать в 1969 году, что он «выступил против» в 1944 году. Я спросил у находящегося сегодня вне службы генерала Отто Ремера, что он думает о реляции Шпеера. Он ответил мне 20 апреля 1974 года, и этот ответ имеет значение документа:

«Шпеер приехал в Бендлерблок, потому что я попросил его отвести меня туда как можно быстрее с моего командного пункта, находящегося в вилле Геббельса. Мне как раз стало известно, что в Бендлерблок был приведен в исполнение приговор. Так как именно в тот момент у меня не оказалось автомобиля, а я хотел предотвратить очередные расстрелы, мне пришлось попросить Шпеера, чтобы он отвез меня туда. Мы немедленно выехали на его белой спортивной «Ланче». Я могу сказать, что он был только моим водителем, правда, очень хорошим. Нас никто не останавливал. У главного входа стоял Фромм в окружении нескольких офицеров. Это было, по моему мнению, вскоре после экзекуции Штауффенберга и еще троих человек. Фромм узнал меня и сказал: «Наконец хоть какой-то порядочный офицер из «Великой Германии»! Что вам известно о ситуации?» Я ответил, что получил от Гитлера все полномочия для обеспечения безопасности правительства и отвечаю за восстановление порядка. Я предложил Фромму направиться к Геббельсу, если он желает подробно ознакомиться с политической ситуацией. Мне помнится, что он беседовал со Шпеером. Однако мне не известно, вместе ли они поехали к Геббельсу. Когда я вернулся на место этого разговора через полчаса, то был удивлен, наблюдая в прихожей людей из СД, обыскивающих висевший плащ Фромма.

В связи с вашим вопросом, отвечаю, что Бендлерштрассе была затемнена как обычно. После разговора с Фроммом я поднялся на второй этаж с целью навести справки. Затем я беседовал с командиром роты охраны капитаном Шлее. В этот момент я увидел вас, Скорцени, и мы согласовали наши действия. Затем я вернулся к Геббельсу, у которого находился и Гиммлер, которому я представил рапорт».

Действительно, мы согласовали с Ремером, что он займется организацией охраны здания снаружи, а я внутри. Затем я сразу же предпринял соответствующие действия.

Мне часто доводилось бывать по службе на Бендлерштрассе. В сопровождении Фелкерсама, Остафеля и двух моих офицеров я поднялся на второй этаж, где находились кабинеты Ольбрихта и Штауффенберга. Везде царила суматоха. Со всех сторон появлялись вооруженные до зубов офицеры. Я их быстро успокоил и спросил, что случилось со знакомыми мне полковниками Гербером и Придуном. Я вошел в кабинет Штауффенберга, следом за мной появился мой знакомый капитан из Люфтваффе. Он сказал, что является начальником связи и ждет приказаний. Я приказал аннулировать все директивы, связанные с операцией «Валькирия», восстановить нормальную связь со ставкой Гитлера, военными округами и штабами всех фронтов, а также организовать службу перехвата разговоров, прежде всего, на большие расстояния. Однако мне не удалось дозвониться по телефону до ставки.

Я отдавал себе отчет, что приблизительно в течение десяти часов все занимались всем, что было связано с путчем, но только не работой. Первостепенной задачей на тот момент представлялось снова привести в движение гигантский административный аппарат. Я вызвал начальников служб и отделов и сказал:

— Самым важным сейчас является отмена всех приказаний, касающихся плана «Валькирия». Миллионы наших товарищей сражаются. Подумайте о них! На всех фронтах необходимо снаряжение, боеприпасы, продовольствие. Пусть каждый в течение этой ночи попытается наверстать потерянное время.

Один из полковников заметил, что важные решения по снабжению должны подписываться генералом Фроммом, генералом Ольбрихтом или же полковником Штауффенбергом.

— Беру на себя ответственность за подпись и отправку самых срочных директив, — сказал я. — Пусть господа займутся своими обязанностями. Господа, за работу!

Я разместился в кабинете Штауффенберга. В выдвижных ящиках стола обнаружились настоящий план «Валькирия», две игральные кости и отпечатанная четырехцветная игра с диаграммами. Она представляла собой путь одного из корпусов группы армий «Юг» во время русской кампании. Пояснения на полях были до такой степени циничны, вульгарны и низменны, что я был возмущен. Было заметно, что в эту игру играли часто. Представляю, что должны были думать денщики или официанты казино при виде «господ офицеров» штаба, предающихся подобным развлечениям! Я действительно чувствовал отвращение.

В 1.00 Гитлер обратился к немецкому народу. Он сказал, что жив и здоров, «несмотря на то, что бомба, подложенная полковником Штауффенбергом, взорвалась в двух метрах» от него. И добавил: «Немногие люди могут себе представить судьбу Германии в случае успеха покушения. Я благодарен Провидению и Создателю не за спасение моей жизни, а за предоставленную возможность и далее нести на своих плечах эти заботы и продолжить сознательную, выполняемую по доброй воле работу. […] Я хотел бы прежде всего поприветствовать вас, мои старые боевые товарищи. Мне еще раз удалось уклониться от судьбы, которую я не боюсь, но немецкий народ погрузился бы в хаос и террор. Мне в этом видится знак Провидения. Необходимо, чтобы я продолжал свое дело, и я буду это делать».

Гитлер хотел произнести свою речь в 21.00. однако это оказалось невозможно, так как ждали автомобиль с радио-установкой, находившийся в… Кенигсберге. Это стоит отметить, что в такой день из ставки невозможно было обратиться к народу по радио.

Через два часа меня наконец соединили со штабом генерал-полковника Йодля. Он был ранен в голову, а мой друг, фон Беков, в шею. Два генерала, Кортени и Шмундт, получили смертельные ранения, полковник Брандт был мертв. Я попросил, чтобы мои обязанности взял на себя какой-либо компетентный генерал. В ответ мне сказали, что соответствующие мероприятия будут проведены завтра утром, а мне необходимо пока оставаться на своем месте. И я оставался на нем более тридцати часов, временами проваливаясь в легкий сон на пару минут прямо в кресле, несмотря на литры выпиваемого мной кофе, который готовили и приносили мне секретари. За это время мне доставили множество рапортов, после ознакомления с которыми я диктовал письма секретаршам Ольбрихта и Штауффенберга, подписываясь вместо них «уполномоченным».

Приблизительно в полдень генерал Йодль лично позвонил мне из Кентшина и приказал продержаться еще несколько часов. В случае необходимости принять какое-либо «очень важное» решение, он приказал мне уведомлять об этом Верховное главнокомандование вермахта. Я ответил, что часто не в состоянии определить, является ли то или иное решение важным.

— Скорцени, — сказал Йодль, — мне хорошо известно, что вы питаете отвращение к штабной работе, но здесь дело не в ней. Пока оставайтесь на месте. Мы вас заменим ночью или, самое позднее, утром.

В первые часы моего пребывания на Бендлерштрассе, когда ситуация не была еще под контролем, Фелкерсам позвонил мне с третьего этажа и сказал, что разыскивается какой-то генерал связи Люфтваффе. Он сидел как раз напротив меня, за столом, на котором я писал. Немного ранее он оказался в моем распоряжении и спрашивал меня о дальнейших приказаниях.

— Пожалуйста, дайте мне ваш пистолет, — сказал я.

Я взял оружие, положил его на стол и вышел из комнаты.

Мне стало известно, что этого человека необходимо арестовать. Я подождал еще пару минут. Какой-то капитан сухопутных войск спросил меня, где находится генерал.

— Пожалуйста, постойте у двери, — ответил я.

Я вошел. Пистолет лежал на том же месте. Генерал сказал:

— Благодарю вас. Однако мои религиозные убеждения не разрешают мне совершить самоубийство.

— Понимаю.

Я открыл дверь, капитан вошел и затем покинул комнату вместе с арестованным. Фамилия того генерала вылетела у меня из памяти.

Утром 22 июля на Бендлерштрассе прибыли Гиммлер и генерал Юттнер. Гитлера осенила странная мысль назначить рейхсфюрера командующим войсками запаса вместо генерала Фромма! Однако Гиммлер ничего не понимал в армейских делах, и в действительности все заботы свалились на плечи Юттнера.

Я вернулся с Фелкерсамом и Остафелем во Фриденталь, где, смертельно уставшие, мы проспали пятнадцать часов. Уже 23 июля мне позвонил Шелленберг. Мне показалось, что он до сих пор волнуется. Он сообщил, что минуту назад ему звонили рейхсфюрер Гиммлер и Генрих Мюллер. Улики свидетельствовали, что Канарис был участником заговора. Шелленберг ждет приказа, чтобы арестовать его.

— Я оказался в деликатной ситуации, — сказал мне Шелленберг. — Рейхсфюрер, выполняющий приказ фюрера, хочет, чтобы к адмиралу отнеслись с уважением. В данной ситуации мне кажется верным решением иметь в своем распоряжении подразделение из вашей части. Оно будет моей охраной на случай, если мне придется выполнять миссию, от которой я охотно отказался бы. Необходимо также принять в расчет возможность сопротивления.