Василий Шуйский - Владислав Бахревский

Патриарх покинул Лобное место, прошел сквозь молчащую толпу.

Заговорщики, обгоняя патриарха, кинулись в Кремль, требуя царя. Шуйский вышел к ним без страха и сомнения.

— Вы хотите убить меня? Убейте, я готов принять венец мученика. Но знайте, от царства я не отрекусь, ибо оно держится царем. Без царя Россия разбредется. Хотите иного царя, соберите Земский собор. Ни ваше, ни чье другое своеволие для меня — не указ.

Не имея поддержки в народе, бунтовщики побежали вон из Кремля, из Москвы — в Тушино.

Гермоген послал бежавшим две грамоты. В первой призвал к раскаянью, ибо «Царь милостив, непамятозлобен, вины вам отдал, ваши собственные жены и дети на свободе в своих домах живут». Во второй грамоте воззвал к чувству Родины. «Мы потому к вам пишем, что Господь поставил нас стражами над вами, стеречь нам вас велел, чтобы кого-нибудь из вас сатана не украл. Отцы ваши не только к Московскому царству врагов своих не припускали, но и сами ходили… в незнаемые страны, как орлы острозрящие и быстролетящие… и все под руку покоряли московскому государю царю».

Часть беженцев, вняв голосу патриарха, вернулась.

От царя вышло напоминание прошлогоднего указа от 25 февраля 1608 года. Холопы, добровольно перешедшие на сторону законного, избранного Собором государя, получают волю, а взятые в плен подлежат наказанию и возвращаются к прежним господам, в вечное холопство.

Дворянский бунт обошелся без крови, без казней. Марья Петровна даже не поплакала. Может, напрасно не поплакала, в сердечке страх утопила. На первой неделе поста приключилась с ней болезнь нежданная, жестокая. Выкинула царица. Не стало у нее радости, а у царя не стало опоры.

С грачами, с ветрами принесло в Москву слух: Бог смилостивился, грядет России избавление.

Войско Скопина-Шуйского явило себя победами. Как просохнут дороги, будет Скопин-Шуйский в Москве.

Но юный воевода, а ему весной 1609 года шел двадцать третий год, проявил хоть и чрезмерную осторожность, но мудрую. Понимал: гибель его отряда обернется гибелью царства.

Сила Скопина-Шуйского была наемная. За пятитысячный корпус шведского генерала Якова Делагарди царь отдал королю Карлу IX город Корелы, по-шведски Кексгольм. Солдатам и офицерам приходилось платить по сто тысяч ефимков в месяц. В бою наемники были хороши. Скопин-Шуйский освободил от войск Вора Торжок, Тверь, поволжские города. Однако стоило задержать выплату жалованья, как наемники оставляли воеводу и шли в Новгород; один генерал Зомме с тысячью солдат не капризничал и, бывало, спасал стойкостью от поражения русские полки. Делагарди Скопина полюбил. Когда-то его отец много досаждал воеводам Грозного, одному Андрею Шуйскому удалось побить генерала.

Но судьба изменчива.

Теперь Скопин и Делагарди стояли в Александровской слободе, примериваясь, как вернее побить воинственного Сапегу.

В конце декабря собрали Совет. В Совете Скопин занимал первое место, но умел до поры до времени потеряться, помалкивать, поддакивать, хотя среди советников своих был он очень даже приметен. Ни бороды, ни усов у Михайлы Васильевича по молодости не росло. Вернее, росло, да так редко, что он брился, впрочем скрывая это заморское заведенье, такое обычное при дворе Самозванца. Про этот грех своего полководца воеводы и вся высшая власть знали, но не судили. Скопин-Шуйский был многим люб. Он покорял даже противников царя, которому был предан сам и в других не допускал ни малейшей шаткости. Духовенство, бояр, воевод, дворян, ратников едино восхищало в Скопине непостижимое по летам его непоспешание. Семи раз не отмерив, князь не то чтобы шага ступить — колыхнуться не позволял ни себе, ни войску. Воистину сын отечества и русский человек.

На Совете речь шла о продовольствии: кто, сколько и откуда доставил и доставит. Были укоризны в сторону пермячей, которые не поторопились во спасение отечества ни единым человеком, ни единой копейкой.

Ради дружбы с Делагарди и ради скорейшего прибытия еще одного шведского войска была зачитана грамота, направляемая шведскому королю. Писал ее Скопин от имени Василия Ивановича. «Наше царское величество вам, любительному государю Каролусу королю, за вашу любовь, дружбу и вспоможение… полное воздаяние воздадим, чего вы у нашего царского величества по достоинству ни попросите: города, или земли, или уезда».

Ради победы над польским королем Сигизмундом, осадившим Смоленск, ради устроения тишины на Российской земле царь и его воеводы были готовы потесниться, пожертвовать толику от своих просторов.

С насущными делами Совет покончил, пришел черед выслушать рязанцев, присланных думным дворянином Прокопием Ляпуновым с какой-то особой надобностью. Надобность сию рязанцы заранее объявить никак не захотели, а только чтоб самому князю Михайле Васильевичу с его преславными воеводами, да чтоб во всеуслышание.

И такое рязанцы сказанули, что Скопин-Шуйский обомлел.

— «Могучий витязь святорусский, душою и умом краше всех, кого родила и носит ныне русская земля! — восклицая на каждом слове, читал посланец Ляпунова. — Истинным благородством благородный, возлюбленное чадо Господа Иисуса Христа, царь отвагою, царь государственным разумением, царь любовью к отечеству и народу! Прими же ты, свет наш, царский венец, ибо ты есть во всем царь! Не твой дядя, дряхлый и ничтожный, но ты сам — первый спаситель России. Не лжесвидетель государь Василий Иванович, который грехом своим губит всех нас, россиян, но ты, чистый и светлый, спасешь и возродишь православие и православных…»

Князь Михайла Васильевич вскочил, зажал уши, вырвал из рук рязанца грамоту, разодрал надвое, еще разодрал.

— Взять изменников! В цепи! В Москву их! К государю! К великому и славному царю Василию Ивановичу на суд, на жестокую казнь!

Рязанцы повалились в ноги воителю:

— Не мы сие говорим! То — Ляпунов! Мы люди маленькие! Что нам сказали читать по писаному, то и читаем. Смилуйся! Князь Михайла Васильевич, пощади! Мы верные слуги царя Шуйского.

— Увести их! — приказал Скопин, отирая пот с лица. — Прочь с глаз! На хлеб да воду!

И, огорченный, удрученный, прекратил Совет, поспешил в Троицкий собор всенощную стоять.

На молитве поутих сердцем: «Не будет казни, не будет суда над слугами злых и глупых господ. За свои писания пусть Ляпунов перед царем отвечает».

Утром рязанцев выпроводили прочь из Александровской слободы, их следы метлами замели.

Решиться воевать, имея восемнадцать тысяч русских да более пяти тысяч шведов против четырех тысяч Сапеги, все-таки можно было. И, собравшись с духом, 4 января 1610 года в разведку к Сапегиному лагерю был отправлен воевода Валуев, и с ним пятьсот человек конных. Валуев ночью проник за стены монастыря, а рано утром, соединясь с отрядом Жеребцова, ударил на польский лагерь и, захватив пленных, возвратился в Александровскую слободу, убежденный, что поляки слабы и развеять их возможно, хоть завтра.

Князь Скопин, однако, и теперь не торопился. И победил без войны.

12 января Сапега, рассорившийся с гетманом князем Рожинским, бросил свой обустроенный лагерь, который превращался в смертельную ловушку, и бежал к Дмитрову.

Только через несколько дней в саму собой освобожденную Троицу пришло войско победителей князя Скопина-Шуйского и генерала Делагарди.

Одно сражение все-таки произошло, и шведы оценили отвагу и сметливость русских. Зима выдалась снежная, дороги засыпало, но воевода князь Иван Куракин, поставив на лыжи и своих ратников, и приданных ему шведов, напал на Сапегу под Дмитровой и в кровопролитной, упорной схватке взял знамена, оружие, пленных, взял Дмитров и гнал пустившихся в бега поляков до Клина.

Однако и теперь князь Михайла Васильевич не поторопился к Москве. Ждал крепких настов, чтобы войско по дороге не вязло, не выбивалось из сил понапрасну. Да и зачем воевать, когда у иных тушинских воевод можно было сторговать города незадорого. Вильчик за Можайск взял сто ефимков, и ушел подобру-поздорову.

Стоял Скопин-Шуйский, как стоит гроза на краю неба, обещая громы, молнии и ураган.

Не дождавшись ответа от Сигизмунда, гетман Рожинский в ясный мартовский день запалил тушинский лагерь и, развернув знамена, под звуки труб пошел прочь от Москвы. Громко, красиво уходил, но злые слезы сами собой катились по лицу храброго воина. Ах, кабы не дубовое, упрямство Сигизмунда! Кабы не гордыня Сапеги! Кабы не подлости друг против друга при дележе шкуры неубитого медведя! За горло Россию держали. Восемнадцать месяцев! И без славы, с пустыми карманами, неведомо в какие дали, уноси ноги, покуда дают уйти.

12 марта 1610 года Москва отворила ворота, встречая освободителя, отца Отечества, юного князя Скопина-Шуйского и сподвижника его, шведского воителя генерала Делагарди.