Радио Хоспис - Руслан Галеев

Когда «Порше», разбрызгивая снег, развернулся и бесцеремонно вклинился в поток, идущий в обратном направлении, Моралес наклонился к окну и бросил Стасу:

– Пересаживайся ко мне, быстро.

Стас передал ключи Хворостову. В салоне «Ситроена» стоял тяжелый сладкий запах сигарного дыма.

– Надо выехать на Мемфис-стрит и по ней до перекрестка с Варшавской.

Моралес кивнул и повернул ключ зажигания. Спустя какое-то время Моралес заговорил таким тоном, как будто не случилась несколько минут назад встреча с людьми из Особняка.

– Так, значит, особисты тебя спрашивали про Георга Гейгера?

– Когда? – не понял Стас.

– Когда допрашивали у нас в допросной. Удачная, кстати, идея была привести их в допросную.

– Да я, в общем… Ну да, по-моему, спрашивали. Я точно не помню, как звучало имя.

– Зато я помню, – кивнул Моралес, поворачивая «Ситроен» на Варшавскую улицу. – Георг Гейгер, кстати, брат твоего бывшего непосредственного руководителя. А еще упоминался Брук Вайнер. Ты сказал, что ничего о них не знаешь. Действительно не знаешь?

– Я эти имена в первый раз тогда услышал.

– Точно?

– Точно.

– Ясно…

На Варшавской было свободнее, по крайней мере на той полосе, что вела от центра города. Стас достал из кармана пачку, закурил, слегка повернув форточку, чтобы стряхивать пепел (автомобильная пепельница Моралеса была переполнена).

– Как ты куришь это дерьмо? – покачал головой шеф Управления.

– Привык. И дешевле.

– Ясно… О научной работе отца что-нибудь знаешь?

– Отца? – Стас удивленно посмотрел на Моралеса. – Чьего отца?

– Твоего, Бекчетов! Про какого отца я еще могу спрашивать?! Анатоля Бекчетова! Варшавская кончается, куда ехать?

– Прямо… Я не понимаю, при чем тут мой отец.

Моралес притормозил на светофоре, наклонился к рулю, выглядывая наружу. Эта часть Варшавской когда-то располагалась в деловой части города. Но со временем центр города сместился, и некогда популярные бизнес-центры Варшавки были разобраны по каморкам фирмами среднего и малого звена. Нижние этажи гигантских коммерческих муравейников, как и прежде, были заняты магазинами различной направленности. Правда, изменился их уровень. Теперь это были второстепенные ретейлеры, в основном продуктовые, рассчитанные не только на деловых людей средней руки, но и на тех, кто жил в расположенных в глубине квартала жилых домах. На Варшавской было по-центральному чисто, но явно небогато.

– Твой отец, – сказал Моралес, когда «Ситроен» снова тронулся, – работал и с Георгом Гейгером, и с Бруком Вайнером. Ты не должен был этого знать, поскольку долбаный проект был секретным. И сейчас остается. Но отец может легко забыть о секретности, общаясь с сыном, понимаешь, Бекчетов?

– Понимаю, – кивнул Стас, – но мне нечего добавить. Мы с отцом не так много общались в последние годы. Я был занят работой, он своей биологией, а у меня к ней никогда душа не лежала. Мы и встречались-то раз в полгода…

– Переписывались?

– Да. Но я никогда не интересовался конкретными моментами его работы. Интересовался иногда, как продвигается, будут ли экспедиции… Но я толком даже не знаю, в чем была цель этих экспедиций. Что-то вроде сбора образцов новых видов с целью изучения, видимо.

– Что-то вроде того, да. Куда теперь?

– На Лейпцигскую.

Стас с нескрываемым интересом смотрел на Моралеса. Тот жевал кончик погасшей сигары и выглядел так, как если бы они говорили о партии в бильярд в прошлую пятницу. И когда он начал наконец говорить, то ни разу не взглянул на Стаса:

– Короче говоря, если не вдаваться в долбаные подробности, вместе с Гейгером и Вайнером твой отец обнаружил какую-то хрень, что-то в крови упырей. Как это называется, я понятия не имею, я вообще не знал, что у упырей есть кровь, пока мне не сказали про это дело. В общем, по всему выходило, что эти твари вымирают… Ну или вот-вот начнут вымирать.

– Отец ничего не говорил мне, – пробормотал Стас. Пораженный, он то смотрел, ничего не видя, на дорогу, то на своего босса.

– И не мог сказать, – пожал плечами Моралес, – исследование сразу засекретили.

– Почему?

– Потому что поддерживание напряжения снаружи выгодно для развития долбаной военной машины. Когда нетопыри передохнут к гребаной матери и мы сможем выйти из-за Стены, мы должны быть готовы. Так они считают.

– Готовы к чему?

– К тому, что мы, возможно, не единственное объединение людей, которому удалось выжить.

Остаток пути ехали молча, лишь изредка Стас говорил, куда повернуть. Уже у подъезда дома Бруно Стас спросил:

– Айк… Если бы кто-то еще выжил, мы бы наверняка знали. Авиация, радио…

– А если они на другом континенте и не сохранили технологий? Или намеренно скрываются, не желая до определенного момента показывать уровень своего развития, в том числе военной промышленности? Почему они должны отличаться от нас?

– Вы так думаете?

– В Особняке так думают, – пожал огромными плечами Моралес, – вот что главное. А я не считаю это невозможным. Это долбаная политика, понимаешь, там как в самой глубокой жопе самого дерьмового гетто: выживает тот, кто бьет первым, причем желательно в спину. При этом все остальные делают вид, что ничего не происходит. Есть два человека: Герман Геринг и Герман Вирт. Слышал о таких?

– Нет. Не помню. – Стас покачал головой.

– Еще услышишь, поверь мне. Короче, эти двое заняты тем, что собирают что-то вроде секретного института, рассчитанного как раз на эту ситуацию. Насколько мне известно, твоего отца также пытались привлечь к работе в проекте, но он то ли отказался, то ли не успел согласиться. Когда эти парни пришли первый раз и намекнули, что я должен закрыть глаза на дело Гейгера, я согласился. Скажем так, в тот момент моя задница была недостаточно прикрыта, чтобы бодаться с ними. Теперь все, мать их, по-другому. Теперь у меня по-настоящему пуленепробиваемая задница. И поэтому, когда особисты решили отстранить Управление от этого дела второй раз, я решил навести справки.

– Относительно чего?

– А вот это не твое дело, Бекчетов. Это, мать его, даже не мое дело, понимаешь? Так что не суйся в эту степь, или на хрен тебя сжуют, проглотят, высрут и забудут, как звали. Ты меня понял?

– Понял.

– Скажу одно, если люди вроде Геринга и Вирта добьются своего, то будет уже не важно, как и чья задница прикрыта. Оставь кого-нибудь из своих людей дежурить снаружи. И пусть прихватят оружие.

Душка Джи и Беби-Бум вызвались дежурить у подъезда.

Хворостов, прихватив из машины явно новый, блестящий хромированными деталями винчестер «Лес Пол: восемь колец» и патронташ, присоединился к Моралесу и Стасу. Уже открывая дверь подъезда, Стас обратил внимание, что Беби-Бум и Душка Джи вытащили из багажника точно такие же винчестеры. При этом здоровяк подмигнул Стасу и похлопал рукой по узкому прикладу. Неожиданное воспоминание, как это всегда бывает с такими воспоминаниями, выплыло из ненастных сумерек, неуместное и бессмысленное: Ник Спайкер, с детским восхищением разглядывающий служебный автомат. Подумалось, каким светом загорелись бы глаза Спайкера, окажись в его руках новенький блестящий «Лес Пол: восемь колец». Снег стремительно носился между машиной и оставшимися ждать людьми, ничем не обязанными ему, Стасу, лично, но обладающими таким рудиментом человеческого естества, как чувство справедливости. Снег кружился, отделяя вчерашний день от сегодняшнего, то, что уже сделано, от того, что, возможно, произойдет. И было очевидно как никогда, что если он, Стас, сделает шаг в полутьму подъезда, то обратной дороги не будет уже ни ему, ни тем, кто идет рядом, кто остался в машине и кто, скорее всего, уже ждет наверху, в холостяцкой квартире Бруно.