Высокое Искусство (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

— Не думал, что увижу тебя снова, — проскрипел Фигуэредо. — Кажется, это входит в моду среди моих друзей. Исчезать бесследно, а затем воскресать удивительным образом.

Он оперся локтем на косяк двери, словно мастеру было трудно поддерживать себя в вертикальном положении. Фехтмейстер часто моргал, глаза слезились, для них был чрезмерно ярок даже умирающий свет вечернего солнца.

— Мы никогда не были друзьями, — с удивительным спокойствием напомнил Раньян. — И даже не встречались.

— Все мы предались одному богу, — заметил Чертежник, улыбаясь как паралитик, одной стороной рта. — Все друзья и братья в едином служении.

— Никогда не понимал этого, — с той же прямолинейностью сообщил Раньян. — Вы, старая школа, всегда делали из убийства культ. Зачем?.. Какой в этом смысл?

Чертежник засмеялся, ему не удавалось вдохнуть по-настоящему глубоко, так что получилось мелкое и противное хихиканье.

— Венсан тоже не понимал, — выдавил он в промежутке между приступами болезненного смеха. — До определенной поры. Затем понял. Поймешь и ты, со временем.

— Возможно, — пожал широкими плечами Раньян.

Бретер как обычно казался огромной летучей мышью — в черном плаще, с длинными иссиня-черными волосами, свободно распущенными, без выбритых висков. Лицо скрывалось под шляпой-треуголкой с отвернутыми полями.

— Я вижу, ты не изменяешь себе, — Чертежник двинул бровью, качнул головой в сторону молчаливого слуги, что держал наготове меч хозяина. — «Турнирный» на виду, чтобы отвлекать внимание, а ножи под плащом. Всегда готов к бою?

— Как все мы, — снова пожал плечами бретер. На бесстрастном лице наконец отразилась некая эмоция — сдержанное нетерпение.

— У меня не так много времени. И есть неотложное дело к тебе.

— Ну… — Чертежник ненадолго задумался. Раньян терпеливо ждал.

— Заходи.

Глава 22

Ненависть

На исходе второго дня новой рабочей недели Елена решила, что пора бы сходить в церковь. Лучше всего в Храм, самый большой, самый красивый, самый-самый во всей Ойкумене. Потому что больше так нельзя, просто невозможно.

Разрыв с Флессой и ее слова ранили так, что казалось, лучше бы герцогиня ударила кинжалом. Динд страдал, пытаясь делать это скрытно, однако, в силу бесхитростности и молодости, его конспиративность превращалась в противоположность. Вся тюрьма уже перешептывалась, что, видать, некая девица таки разбила сердце юноше. Вроде пока еще никто не догадался, кем была та девица, но это лишь вопрос времени.

Пропал еще один тюремщик с нижних этажей, и Дворец-под-Холмом снова встал на уши. Кроме того личный состав и без того был перегружен, а теперь городская стража массово хватала бунтарей, причастных к «медным слухам», а также просто невезучих людей, которые оказались рядом с беспорядками. Процветало доносительство, допросчики трудились, не покладая рук и прочего инструментария, а разбираться с эксцессами их усердия приходилось Елене.

Несчастный Динд глядел и страдал, мастер Квокк бесился от нарушений распорядков и роста увечий, причиняемых вымотанными работниками, но Елена оказывалась глуха ко всему. Ее мысли занимал совсем другой вопрос. Лекарка ждала «обратки», скорой и безжалостной.

При всей романтичности так скоропостижно завершившихся отношений, женщина ни секунды не обольщалась относительно юной герцогини. Уже самого по себе разрыва не по ее воле было достаточно, чтобы глубоко уязвить и оскорбить аристократку. А уж пощечина не оставляла выбора и сомнений — Флесса будет мстить, с предельной жестокостью. И надо было что-то делать…

А что делать?..

Накладывая повязки, зашивая порезы, прикладывая компрессы к синякам, смазывая ожоги целебными мазями, Елена раз за разом приходила к одному и тому же выводу — надо бежать. В Мильвессе было не так уж плохо, в последние месяцы даже и хорошо, однако все подходит к завершению. Похоже, закончилась и ее жизнь в качестве горожанки, столичной лекарки.

А все только-только наладилось…

Хуже всего был червь сомнения, который грыз душу, подползая исподтишка, напоминая — а ведь все могло сложиться совсем иначе, куда счастливее и спокойнее. Чуть меньше самолюбивой гордости, чуть больше конформизма, чуткости к пожеланиям властной и могущественной любовницы… Воображение рисовало картины вероятного, однако, неслучившегося будущего. В нем Елена, как и предсказывала месяц назад квартирная хозяйка, просыпалась на простынях из атласа, завтракала с золотого блюда. Могла вообще не работать, могла заниматься не слишком обременительной практикой, которую обеспечивала грамота цеха. Могла все. Ну, или почти все. Во всяком случае, намного больше, чем сейчас, включая более продолжительные занятия у Чертежника, не урывками, по свободным вечерам.

Кажется, собирался снег, тучи едва ли не царапали высокие шпили башен. Будет первый снег в том году, слишком поздний для посевов, издевательский вестник грядущего недорода. Елена замерла на перекрестке, пережидая шествие церковников. Это было что-то вроде крестного хода с восславлением одного из Атрибутов. Монахи шли длинной колонной, по трое. Для земного человека выглядели служители культа очень забавно, словно их собрали из кусочков разных культур. Одеждой слуги Единого смахивали не то на степняков, не то на буддийских монахов.

Степняки — потому что вместо ряс носили особого покроя стеганые халаты с большим треугольным клапаном во всю грудь на одной деревянной пуговице. Халат подпоясывался широченным кушаком-сумой и годился практически для любой погоды, символизируя готовность переживать лишения и нести слово Божье, куда и когда угодно. Поверх надевалась цепь со знаком Пантократора, обычно разделенное горизонтальной перекладиной кольцо, символ того, что господь повелевает всем, что в небе и на земле.

Буддисты — потому что канон предписывал вместо шляпыносить широкую налобную повязку, где традиционными литирами вышивались символы прихода, а также что-нибудь религиозное. Волосы, как правило, отпускались ниже плеч и заплетались в мелкие косички, по числу заученных Атрибутов и священных текстов-комментариев к ним. Полный набор составлял ровно шестьдесят шесть кос, а когда брат начинал от старости лысеть, он брил голову, опять же как буддист, ибо негоже оскорблять канон видом жиденьких патл. Впрочем, некоторые культисты брились целенаправленно, несмотря на вполне пристойные шевелюры, а по слухам вообще избавлялись от волос на теле. Это было как-то связано с движением неких «Демиургов», которые были не то разновидностью официальной религии, не то сектой. Судя по слухам, агрессивной и жесткой. Во всяком случае когда речь заходила об очередном забрасывании камнями лавочек адептов Двух или особо яркой проповеди, рядом всегда упоминались Демиурги. У лысых в кольце на цепи была не перекладина, а восьмиконечная звезда, символизирующая уже мирское господство Пантократора на все стороны света.

Елена машинально коснулась пальцами груди, там, где под курткой висели на цепочке разрубленные монеты с Пустоши. Подумала, что надо бы купить себе пантократорское кольцо и надевать открыто, чтобы не выделяться среди горожан. Как правило жителям столицы было плевать на внешние атрибуты, если человек не носил открыто символику Двоих, по умолчанию подразумевалось, что он верит в Единого. Однако с учетом всеобщей нервозности следовало проявить больше предусмотрительной осторожности.

А еще Люнна подумала, что эти церковники довольно странные, непривычные. В большинстве своем они не носили косичек Джа, однако не сверкали зеркальными лысинами. Мрачные дядьки, шагающие в колонне, стриглись почти как солдаты, кто-то под «горшок», а кто-то и в «конскую гриву», которая закручивалась в амортизирующий подшлемный валик. Выглядело это не сказать, чтобы угрожающе… скорее непривычно и зловеще. Армейского вида колонна из безоружных служителей господа была одета в халаты одинакового темно-коричневого цвета, шла в полной тишине, без привычных песнопений, лишь выбивая четкий ритм деревянными подошвами. Время от времени строевые монахи останавливались и стучали левым кулаком в грудь, одновременно воздевая к небу большой палец правой, указывая, что господь един в их сердцах.