Ведьма - Фриц Лейбер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гаспар де ла Нюи, писатель-поденщик, провел мягкой замшей по бронзовой станине своей огромной словомельницы. Его взгляд привычно скользнул по гигантской, высотой в двухэтажный дом, панели электронной машины, по рядам сигнальных лампочек (все выключены) и приборных шкал (все на нуле). Потом он широко зевнул и потянулся.
Он провел свое ночное дежурство в полудреме, выпил несколько чашек кофе и дочитал «Грешников с астероида» и «Каждый себе философ». Трудно было пожелать более спокойной смены.
Гаспар бросил замшевую салфетку в ящик видавшего виды письменного стола, критически посмотрел в зеркало, пригладил темные волнистые волосы, поправил складки пышного черного бархатного галстука и застегнул карманы черной бархатной куртки, обшитые тесьмой.
Затем повернулся, энергичным шагом подошел к табельным часам и отметил время ухода с работы. Его сменщик запаздывал уже на целых двадцать секунд, но Гаспару не было до этого никакого дела. Пусть у дисциплинарной комиссии голова болит.
В дверях огромного зала, вмещающего словомельницы издательств «Рокет-Хаус» и «Протон-Пресс», появилась первая группа восторженных экскурсантов. Гаспар посторонился, пропуская утренних посетителей. Группу сопровождал Джо Вахтер, сутулый старикашка с глазами, вечно слезящимися от пьянства, который почти не уступал писателям в искусстве спать на работе. Гаспар мысленно поблагодарил судьбу, позволившую избежать сегодня глупых вопросов («Откуда вы берете идеи для своих словомельниц, мистер писатель?») и ловить на себе полные нездорового любопытства взгляды (широкая публика была убеждена, что все писатели порочны до мозга костей, что было, несомненно, преувеличением). Он был особенно рад, что ему удалось ускользнуть от назойливости неприятной пары, отца с сыном, — папаша явно принадлежал к категории всезнаек, а на лице мальчишки застыла гримаса плаксивой скуки. Хорошо бы Джо немного протрезвел, подумал Гаспар, и не дал ему ковыряться в машине.
Тем не менее появление экскурсантов обязывало, и Гаспар достал из кармана огромную пеньковую трубку янтарного цвета, откинул серебряную филигранную крышечку и набил трубку табаком из кисета тюленьей кожи, расшитого золотом. Гримаса отвращения промелькнула на его лице. Прелести писательского ремесла омрачались этой идиотской трубкой да еще дурацким костюмом, предписанным контрактом. Увы, издатели требовали неукоснительного выполнения всех пунктов контракта с таким же пылом, с каким настаивали, чтобы писатели просиживали полную смену независимо от того, работали их словомельницы или нет.
Впрочем, с улыбкой подумал Гаспар, не за горами время, когда он перейдет в категорию писателей второго разряда с правом носить свитеры и джинсы, коротко стричься и курить сигареты не скрываясь, у всех на виду. Уже сейчас он, писатель-поденщик, находился в намного лучших условиях, чем литераторы-подмастерья, вынужденные расхаживать в греческих туниках, римских тогах, монашеских рясах или кафтанах, расшитых золотом. А одного беднягу даже заставили подписать контракт, обязавший его носить костюм древнего вавилонянина и повсюду таскать три каменных плиты, деревянный молоток и зубило. Понятно, публика ждет от писателей атмосферы достоверности, но всему есть предел.
В общем, однако, писатели вели «непыльную» и даже роскошную жизнь, и Гаспар не мог понять, почему многие из них жаловались на судьбу, поносили издателей и тешили себя мыслью, что искра таланта, таившаяся в каждом из них, позволит создавать произведения неизмеримой глубины и творческой силы, дай им только такую возможность. Некоторые из них даже открыто ненавидели свои словомельницы, что, по мнению Гаспара, было равносильно святотатству. Элоиза Ибсен, подруга Гаспара, тоже завела привычку ходить по ночам на какие-то тайные митинги протеста (о которых Гаспар даже слышать не хотел), вместо того чтобы мирно спать, ожидая его возвращения с ночной смены.
Вспомнив Элоизу, Гаспар снова нахмурился. Два часа ежедневных объятий, даже с писательницей высшего разряда, которые были предписаны контрактом, казались ему чересчур длительными, чтобы не сказать — утомительными. Вполне хватило бы и часа.
— Это писатель, сынок!
Ну вот, конечно, отец с сыном на прогулке — папаша излишне громким шепотом отвечает на вопрос своего отпрыска. Сделав вид, что он не заметил, с каким праведным негодованием было произнесено название его профессии, Гаспар прошел мимо экскурсантов с порочной ухмылкой на лице. Ничего не поделаешь, контракт есть контракт. К тому же предстоящие два часа блаженства все-таки были компромиссом между одним часом, который предлагал он, и гремя часами, которых требовала Элоиза.
На Читательской улице (Нью-Анджелес, Калифорния), где располагались все англоязычные издательства Солнечной системы, Гаспар, к своему изумлению, совсем не увидел прохожих. Улица была безлюдна. Неужто вся дневная смена проспала? Зато всюду толпились зловещего вида роботы — мрачные металлические существа семи футов ростом с единственным, как у циклопов, видеоглазом во лбу и маленькими громкоговорителями вместо рта для разговора с людьми (между собой роботы предпочитали общаться без звуков — напрямую принимая короткие радиоволны или просто соприкасаясь металлическими корпусами).
Внезапно заметив среди них знакомого робота, Гаспар воспрянул духом. Синевато-стальной, с массивным корпусом, но стройный, тот выделялся на фоне своих нескладных собратьев, как скаковой конь среди першеронов.
— Привет, Зейн! — радостно воскликнул писатель. — Что происходит?
— Здорово, Гаспар, — отозвался робот, подходя к нему. Затем, снизив громкость, продолжил: — Понятия не имею, почему эти кретины не хотят со мной разговаривать. Явные подонки, нанятые издателями. Наверно, снова забастовали транспортники, и они боятся, как бы не было заминки с вывозом готовой продукции.
— Нас это не касается! — беззаботно воскликнул Гаспар. — А ты все трудишься с утра до ночи, старая шестеренка?
— На полную катушку, старая отбивная, — в тон ему ответил робот. — А толку что? Зарабатываю жалкую пару ампер-часов, едва хватает на подзарядку.
Гаспар дружески улыбнулся, слушая добродушное ворчание робота. Ему нравилось иметь дело с механическими существами, особенно с Зейном, давним его приятелем. Большинство людей косо смотрели на подобное панибратство с врагами рода человеческого (как они называли роботов в частных разговорах), а Элоиза однажды во время ссоры даже обозвала Гаспара «грязным робофилом».
Возможно, эта симпатия к роботам основывалась на его любви к словомельницам, однако Гаспару никогда не приходило в голову анализировать свои чувства. Его просто влекло к роботам, и роботофобия во всех ее проявлениях была противна писателю. «Какого черта, — думал он, — ведь роботы — отличные ребята!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});