Дитя урагана - Катарина Сусанна Причард

своей верности ему. Брэди стал старше и был уже не тот веселый и беззаботный рыжебородый сын богемы, какого я знала в те времена, когда он редактировал «Нэйтив компэнион». Он сбрил бороду, и с ней словно бы исчезла его бесшабашность. Однако он сохранил и свою неистовую ирландскую неумеренность во всем и свое обаяние. Мне иногда думалось, что я была единственная молодая женщина, с которой он был знаком и за которой никогда не ухаживал. Он любил льстить женщинам и почти всем будоражил сердца. Просто «такая уж у него была манера», вот и все, и это вовсе не следовало принимать всерьез, как делали некоторые.

Его кратковременным увлечениям Норма не придавала значения. Глубокие и прочные узы, связывавшие ее с Брэди, были нерасторжимы. Я завоевала ее доверие тем, что понимала это, и она знала, что я это понимаю и не стану между ней и мужем. Норма брала меня с собой в дальние прогулки по лесу и рассказывала увлекательнейшие истории о немногочисленных обитателях берегов здешних озер, о трапперах, об охотниках на уток, о рыбаках и о норвежце — смотрителе гавани.

Однако, насколько я поняла, все эти истории она узнала от Брэди. За несколько недель до моего приезда у них в лагере гостил Генри Лоусон, и Норма рассказала мне, улыбнувшись при этом воспоминании, что между Э. Дж. и Генри разгорелась ссора, когда Генри сказал, что хочет написать про обитателей Маллакуты.

Э. Дж. считал это чем-то вроде браконьерства, и, конечно же, существует неписаный закон, запрещающий гостю вторгаться на территорию писателя-хозяина. Маллакута, без сомнения, принадлежала Брэди. Он знал ее историю, знал здесь каждого взрослого и ребенка на многие мили вокруг: он открыл эти места, писал об их первозданной красоте, о «простой жизни», которая еще возможна здесь, и так давно отождествлял себя с этим краем, что было только естественно со стороны Нормы считать, что предания Маллакуты принадлежат Брэди. Так оно по сути дела и было: все, писавшие об этом, слышали их от него. Я ничего не стала записывать в Маллакуте, считая, что это будет несправедливым по отношению к Э. Дж.

Вернувшись в Дженоа, я думала, что до Идена, где на дальнем краю залива была расположена китобойная станция, мне придется добираться с новым возницей.

И я была приятно удивлена, увидев, что меня поджидает мистер Макалистер. Мы отправились в путь ранним утром и весь день ехали через влажные от дождей леса Кроуджингалонга у края Южных Альн, и по временам нашему взору вдруг открывалась изрезанная линия берега и далекая синева моря. (Позднее я написала рассказ «Встреча» об одном из эпизодов этой поездки и рассказ «Мост» по впечатлениям того вечера, который мы провели на постоялом дворе в Дженоа.)

Первый городок, который мы проехали, был Киа, прилепившийся к склону холма над лазурной дугой залива Туфолд. Макалистер рассказал мне, что на жесткой полосе белого песка чуть пониже городка жители окрестных селений собираются под рождество на скачки и празднества.

В Киа Макалистера попросили взять с собой в Иден жеребенка. Дорога от Киа вела все время под уклон и была лишь уступом, вырубленным в склоне горы; один край дороги круто поднимался вверх к лесной чаще, другой обрывался вниз, в подернутые туманом густые заросли деревьев и кустарника.

Жеребенок резво бежал впереди. Казалось, ему больше и некуда деться, кроме как бежать все время по узкому уступу. Мистер Макалистер время от времени доверял мне вожжи, мы не спеша трусили по дороге, и только я успела порадоваться, что Макалистер похвалил мои успехи, как вдруг жеребенок прыгнул в сторону, вскарабкался на высокий склон и стал пробираться сквозь чащу.

Макалистер, соскочив с козел, бросился за ним. Я сдерживала лошадей, пока Макалистер снова не выгнал жеребенка на дорогу. Но когда жеребенок, с треском выскочив из чащи, промчался вперед, лошади рванулись ему вслед и понесли. Я услышала, как Макалистер крикнул: «Прыгай!», но я чувствовала, что смогу удержать лошадей и буквально висела на вожжах до тех пор, пока лошади не опомнились. Макалистер, бежавший сзади, вскарабкался в коляску. Он был бледен и с трудом переводил дыхание. И только когда он снова взял у меня вожжи, я поняла, как взволновало его это происшествие.

— Я уж думал — все, и вам и коляске конец, — сказал он. — Если кто-нибудь узнает, что случилось, я без работы останусь.

— Я никому не скажу, — пообещала я и сдержала свое слово. Однако потом он сам рассказал об этом Брэди, а Пенни, дочь Брэди, через несколько лет написала об этой истории.

У меня не было времени любоваться безмятежной красотой Идена и разбираться в исторических ассоциациях. Я рассчитала, что сразу уеду в автобусе, который только раз в неделю ходил в Бегу и Куму и должен был отправиться, едва я приехала в Иден.

Расхлябанная разбитая машина, которую здесь именовали автобусом, дребезжа, тащилась по голой волнистой местности, в изобилии населенной кроликами; необщительный шофер молчал, и мне даже представить было трудно, что можно предпочесть автомобильное путешествие поездке на лошадях, особенно когда на козлах восседает человек, подобный Макалистеру, истинному сыну лесов, сыплющему как из рога изобилия разными историями и сведениями о здешних местах и такому заботливому к одинокой девице, временно оказавшейся на его попечении!

Остаток пути до Сиднея был малоинтересным, хотя по временам вдруг открывался восхитительный вид на побережье и океан или на маленькие суетливые городки в кольце зеленых садов.

От Сиднея поезд с грохотом помчал меня на северо-запад, к Уолгетту, через раскинувшиеся на сотни миль выжженные засухой просторы. Это был край Лоусона, и, чтобы дать о нем представление, достаточно «нарисовать проволочную загородку, несколько ободранных эвкалиптов да кучку овец, убегающих в страхе от поезда».

Уолгетт, приютившийся в самом конце железной дороги, представлял собой скопище лачуг из досок и рифленого железа, иссеченных и избитых пыльными бурями до того, что по цвету их не отличить было от голой земли. Опаловые прииски были за много миль отсюда в глубь континента. Против станции стояла гостиница, а вокруг не было ни души, и я не могла узнать, когда пойдет дилижанс до Лайтнинг-Риджа. Я направилась к гостинице, которая казалась наименее ветхой из всех домов.

Бармен, единственный, казалось, живой человек в этих местах, сказал, что дилижанс в Лайтнинг-Ридж отправляется только вечером. Итак, мне предстояло провести целый день на этой мучительной жаре, под раскаленным солнцем, и к тому же тут некуда было пойти и нечего смотреть. Я стала