Новый Мир ( № 9 2009) - Новый Мир Новый Мир

“Формы, какие бы ни были прихотливые или подчеркнуто простые, нужны только для того, чтобы донести до читателя смысл. <...> И то, что искусство должно служить истине, добру и красоте, — это так; потому что иначе оно будет служить лжи, злу и уродству, третьего не дано”.

“В моих стихах христианство всегда присутствовало — как некая точка отсчета, ориентир, планка. <...> Может, я это даже с излишней запальчивостью доказываю. Мы живем в культуре настолько сумасшедшей, что кто-то может углядеть в этом эпатажный жест. Мне хотелось показать, что о Христе можно говорить, не впадая ни в кощунство, ни в такое елейное стилизаторство, которое делает бессмысленным высказывание, потому что пролетает мимо ушей”.

“Я крестился в 30 лет (с именем Тимофей). Но, к великому моему сожалению, это не сознательный выбор, вернее, не выбор вообще — я невоцерковленный человек, хоть и взял на себя смелость писать такие стихи. Надеюсь, это когда-нибудь изменится. Но пока не хватает решимости преодолеть смущение, боязнь, вполне такую иррациональную.

И потом для меня: если ты такой христианин, что в церковь ходишь, все как следует, то и жизнь твоя должна полностью соответствовать. Я понимаю, насколько по-детски звучит, потому что ничья жизнь, наверное, не может дотягивать до евангельских идеалов, но поскольку я все больше ощущаю, насколько моя жизнь реальная совсем далека от того, что мне представляется правильным, то я пока никак не решусь. Я очень тяжел на подъем: с трудом что-то меняю, если это касается не бумаги. Но два моих школьных друга последние годы — истовые церковные люди, моя жена тоже. Надеюсь, что они меня в итоге не то что убедят — я сам все понимаю, — а как-то подтолкнут”.

Почти Сэлинджер. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2009, № 23, 25 июня.

Говорит Олег Павлов: “Я бы хотел замолчать, то есть оторвать себя от литературы. Скажем, преподавать бы хотел, но у меня другое образование. За все в жизни расплачиваешься, но за это и не знаешь, что взыщется. Творчество — это мена. Воображение и реальность — один мир, но где переходишь границы дозволенного, этого никто не понимает. Искусство вторгается в законы времени. Оно создает время. Это почему-то возможно. Но меня удивляет, что в истории литературы был только один человек, отказавшийся идти по этому пути в никуда до конца: Сэлинджер.

Я все в литературе пережил, что возможно. Как состояния. Дальше — это вопрос воли. Но когда оказалось, что без работы остановилась жизнь, тогда уже не стало выбора. Бороться с безумием жизни, хорошо, пусть только своей, за саму жизнь, оказалось возможным только одним способом — работой. День работы — день жизни. Получилось так”.

См. также: Олег Павлов, “1991 — 1993” — “День литературы”, 2009, № 6, июнь <http://www.zavtra.ru> .

Презумпция серьезности. Вопросы задавала Капитолина Кокшенёва. — “Литературная Россия”, 2009, № 22, 5 июня.

Говорит Вера Галактионова: “Сегодня народ успешно сплачивают вокруг футбольного мяча — вокруг ноля, перекатываемого ногами. Вокруг пустоты, обтянутой мертвою кожей…”

Захар Прилепин. Дотянуться до глубинки. Беседовал Дмитрий Лисин. — “Русский Журнал”, 2009, 24 июня <http://russ.ru>.

“Понимаете, в литературе давно нет русского человека: русского охотника, мужика, русской деревенской бляди, русской праведницы, вообще нет никого”.

“Мамлеев на своем месте, но есть еще много мест, где сквозняк, а там люди должны быть, должны говорить. На этих местах в России были и Пришвин, и Шишкин, и Чаплыгин, и Кольцов — люди, которые могли транслировать на всю Россию какие-то нутряные, земляные голоса. А сегодня эти места пусты, как будто исчезли из пространства. Россия не разговаривает, она сейчас немая. В итоге за Россию вынужден отвечать я, несмотря на мое очень опосредованное к ней отношение. Я только до 16 лет жил в деревне”.

“Я вроде живу в Нижнем, но все равно живу в Москве, Леша Иванов живет в Перми, но все равно в Москве. Мы все „крупные писатели”, на поверку живущие в Москве, разговариваем давно только с москвичами, а писателей из других мест мы и не знаем”.

Прошлое брошено на произвол судьбы как ничейное. Беседовала Ирина Шлионская. — “Новая газета”, 2009, № 61, 10 июня.

Говорит Глеб Шульпяков: “То, что Москва как исторический город больше не существует, признают даже те, кто его развалил, разрушил. То, что осталось, — это ошметки, фрагменты. Хорошо бы сохранить хотя бы эти ошметки”.

“В провинции дела обстоят точно так же, только более неприглядно. Без сентиментальностей. В провинции руины зеленой сеточкой, как в Москве, не затягивают. Декорациями с нарисованными окошечками не обносят. Приезжаешь в Казань, вот Кремль — все чисто, надраено. Отреставрировано под юбилей города. А в двух кварталах лежит в руинах старинная татарская слобода — те уникальные, единственные исторические кварталы, аналогов которым в мире просто нет”.

“Да, прошлое в нашей стране было. Была другая, инопланетная жизнь в этих пейзажах. И эту жизнь ни вернуть, ни имитировать невозможно. Перед нами памятники иной цивилизации, иной культуры. Все, что мы можем, — сохранить их в том виде, в каком они находятся сейчас. Как Колизей или термы Каракаллы. Как артефакты большого Времени. Но как раз для этого-то у нас ничего и не делается”.

Виталий Пуханов. “Мы выполняем роль социальной защиты”. Беседу вела Варвара Бабицкая. — “ OpenSpace ”, 2009, 16 июня <http://www.openspace.ru>.

“Есть аудитория, которая не хочет слушать, к примеру, прекрасного поэта Евгения Рейна, а хочет слушать Марианну Гейде. И если провести сугубо текстологический разбор, станет очевидно, что современная поэзия намного более точна, глубока, интересна, чем произведения старших поколений. Это нормальная ситуация”.

“Когда я учился в институте, нам рассказывали, что для того, чтобы язык мог сохраняться и развиваться, необходимо не менее двухсот тысяч носителей. То есть если численность народности меньше, ее язык умирает: там невозможна литература. И действительно: город-двухсоттысячник часто дает трех-четырех серьезных авторов, не двадцать пять. Есть города литературно задавленные, оттуда с большим трудом кто-то пробивается. А есть города, скажем так, литературно перенаселенные: Нижний Новгород, Екатеринбург, Новосибирск; естественно, Петербург. Другое дело, что процентное отношение серьезных авторов к численности населения в каком-то смысле сохраняется. И для нормального функционирования литературного процесса в каждом поколении необходимо не менее пяти тысяч профессиональных авторов в разных жанрах. Кажется, это много, но ведь кто-то замолкает, кто-то обламывается, кто-то умирает. И тогда в конце концов поколение дает срез, состоящий из сотни имен. Это нормальный процесс воспроизводства литературы”.

“Понимаете, существует процедура инициации — этих квантовых скачков признания; она организуется очень сложно. Ритуал посвящения юношей в охотники у костра

и ритуал признания нового таланта общественностью литературной — это по сути одно и то же. Работа по адаптации одного автора в литературном процессе требует участия десятков профессионалов на протяжении многих лет. Само собой это не происходит”.

Разговоры с Андреем Пермяковым: Анна Голубкова, Андрей Коровин. — “Волга”, Саратов, 2009, № 7 — 8 <http://magazines.russ.ru/volga>.

Говорит Анна Голубкова: “Журнал „РЕЦ” — и по своей структуре, и по своему содержанию — кажется мне явлением очень интересным и значительным, что, собственно, легко можно увидеть по интервью с Павлом Настиным, помещенному в четвертом выпуске альманаха [„Абзац”]. Какое-то время я действительно думала, что стоит, быть может, полностью перевести „Абзац” на электронные носители. Но потом вмешалась какая-то иррациональная любовь к книге как тактильному объекту. Очень уж приятно держать альманах в руках, шуршать страницами, разглядывать картинки, открывать на случайном месте и прочитывать оттуда несколько строчек…

И потому, хотя чаще всего „Абзац” читают именно в электронной версии, небольшим тиражом — для самых консервативных читателей — он все равно продолжит выходить на бумаге. Кстати, опыт издания альманаха, как ни странно, показал, что деньги в этом увлекательном процессе — далеко не самое главное. А самое главное — это общая идея и личные организационные усилия членов редакции. В принципе при наличии желания свое собственное литературное издание может сделать абсолютно любой человек”.