Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар

одинокая, рядом с твоей тенью. Я одна бывала в темных парках, воображая, что ты со мной; одна сидела в кино, оставляя соседнее место пустым — для тебя; сама делала себе подарки — сари и драгоценные безделушки — якобы от тебя, тратя на них свои деньги, заработанные тяжким трудом. Мой отец умер. Моя мать умерла. А дети моего чрева все звали и звали меня — издали, совсем издали, — но я не пошла ни к одному из них. Я сделала тебя амулетом своей души и до сорока лет прожила, зажмурив глаза, сжав губы и прикрыв ладонями уши, с одним лишь желанием — быть рядом с тобой. Была ли я этим счастлива? Я никогда ничего у тебя не просила — ни свадебного обряда, ни брачной ночи, ни улыбки ребенка. Ничего! Для меня существовал только отблеск, отражение лица друга, мираж… А сегодня ты явился в мои владения, чтобы сжечь этот мираж на адском погребальном костре…»

Все эти мысли теснились в голове Судхи, но сказать хоть слово не было сил. Уронив голову на стол, она горько рыдала. Управляющий взял ее руку. Судха отшатнулась от него, вскочила и выбежала из кабинета. Не слыша умоляющих слов Моти, просившего ее вернуться, она торопливо спускалась по лестнице.

Вечернюю тьму размывал электрический свет, прохожим было видно заплаканное лицо Судхи, но она не обращала внимания на любопытные взгляды и не сдерживала рыданий. Вот и парк Асафа Али. На секунду мелькнула мысль — войти, сесть под деревом, прислониться спиной к стволу… Нет, кончено, все кончено! Прекрасный принц ее мечтаний больше не придет. Никогда не придет.

Тогда Судха стерла с пробора красную полосу, соскоблила со лба знак супружества и разбила браслеты о парковую ограду. Отныне и до конца дней своих она останется вдовой.

ПИСЬМО, ДЫШАЩЕЕ БЛАГОУХАНИЕМ

Перевод Н. Толстой

Монна, любимая!

Мой поезд отошел от станции Карджат и направляется в Пуну. Я держу в руках твое письмо. Голубой конверт, голубая бумага, а на ней написанные голубыми чернилами жестокие слова: «Я принадлежу Розарио, а тебе остается забыть меня или умереть». Забыть тебя я не в силах, и потому я умру. Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Я знаю, что это событие ничуть не изменит привычного уклада твоей жизни. Все вещи останутся на своих прежних местах: и зеленые шторы твоей гостиной, и софа, и шкафы с книгами, и граммофонные пластинки. На том же месте останется плетеное кресло, в котором я сидел и наблюдал, как ты красишь ногти. Возможно, что после меня придет другой и, сидя в этом кресле, так же будет смотреть на тебя. Все будет так, как было, другим будет лишь возлюбленный. Я знаю, моя смерть не заставит тебя содрогнуться, вздох не сорвется с губ твоих и ты не уронишь ни единой слезы. А Розарио посмотрит на тебя с усмешкой и, обняв, поведет к обеденному столу. Не спеша орудуя ножами и вилками, вы будете ожидать смены блюд, не думая о том, что сегодня кто-то уже отведал последнее блюдо за столом жизни, что для кого-то больше не существует ощущения голода и он позабыл, какой запах имеет пища. Ибо, когда человек умирает, для него умирает и вся вселенная, а вместе с нею и запахи травы, города, распускающихся почек… Для мертвого не существует ни запаха, ни желания, ни страданий любви. Он уже не может услышать звуки скрипки, не может наслаждаться свежестью воды или, остановившись на углу какой-нибудь улички и раскуривая сигарету, смотреть на проходящую мимо красивую женщину с тем невинным восторгом, который вызывает у нас созерцание небольшого белого облачка, медленно проплывающего в небесной вышине. Да, со смертью умирают для человека и все запахи жизни! Потому-то смерть так печальна, и эта печаль так же неизбежна, как и сама смерть.

Чтобы свести последние счеты с жизнью, я уехал из Бомбея. Ты, может быть, спросишь почему? Все дело в том, что в Бомбее живешь ты и Розарио, и там твой дом, и та укромная веранда, где мы часами вели долгие беседы, играя плющом, обвивающим круглые колонны. В Бомбее набережные, которым знакомы наши шаги, и шелестящие листья пальм, которые слышали наш шепот. Вот почему я не могу умереть в Бомбее и еду в Пуну. Там на скачках я проиграю свои последние деньги, а вернувшись в гостиницу и закрыв за собой дверь, я поставлю на карту последние мгновения своей жизни и тоже проиграю их. Я не мог завоевать твою любовь, и я умру, ибо ничего другого мне в жизни не нужно!

Ночь подходит к концу. Все, вокруг окутано предрассветным туманом. На горизонте еще не видно золотого сияния солнца. Туман сгущается. Печальная темнота ночи медленно растворяется в неверном свете приближающегося дня. В воздухе повеяло свежестью: наш поезд приближается к Западным Гхатам. Приплывшие издалека тяжелые облака прильнули к зеленым склонам гор, пряча в своей груди слезы любви. Облака эти, как и я, печальны. О странники облака, вы пронеслись над неведомыми бурными волнами океана и теперь явились сюда, чтобы поведать вершинам гор о своей грустной любви; вы уноситесь дальше, а гордые зеленые горы, как та, которую я люблю, продолжают стоять неподвижно, исполненные высокомерия, и не протянут рук своих, чтобы хоть на миг остановить облака, влагу души которых они выпили!

А поезд несется вперед. Напротив меня у окна спокойно спит красавица из Гоа, прислонившись щекой к плечу своего мужа. Какая удивительная, нездешняя, искренняя, непонятная улыбка бродит на ее лице! Что снится ей? Чей образ заставляет ее улыбаться? Какие цветы распускаются в ее воображении? Какие светлячки мерцают в ее сердце? О прекрасная, молю тебя, дай мне хоть маленькую часть сияния этих светлячков, отведи и мне уголок в твоих снах, подари мне немного нежного запаха этих цветов! Я не хочу умирать, но иного выхода нет! Видно, не суждено мне было узнать счастье: щека милой не прижалась к моему плечу, и волосы мои не переплелись с ее кудрями! Та, кого люблю, сейчас в объятиях другого. Разве могу я теперь жить? О красавица из Гоа, скажи, могу я жить? Но она только улыбалась во сне, и я, отвернувшись, стал смотреть в окно. Но что это? Неужели промелькнул твой дом? Нет, конечно, нет! Но как он похож на твой: те же ступени, та же укромная веранда, те же шуршащие тяжелые