Блудное художество - Далия Трускиновская

В палатах Рязанского подворья было не так уж много народу.

– Клавароша мне сыщите! - приказал Архаров. - Где Сашка? Шварца ко мне. Так, кто еще?… Жеребцов… Жеребцова сюда! Костемарова!

Жеребцов был при исполнении, а жаль - этот немолодой полицейский офицер как раз понимал и по-французски, и по-немецки, только писать не умел. Вошел Саша, за ним - Демка Костемаров, третьим - Клаварош, четвертым - Шварц.

Вслед за Шварцем проскочили Федька и Максимка-попович, коих не звали. Но им было любопытно - для чего обер-полицмейстер вдруг, на ночь глядя, собирает людей.

– Карл Иванович, у тебя в чуланчике капуцины есть? - спросил Архаров.

– Как не быть, а сколько надобно? - вопросом же отвечал немец.

– Хорошие, атласные?

– Есть, разумеется.

– Вели все нести сюда. Едем в маскарад. Да, еще маски!

Шварц дал ключ от чулана Максимке и кратко растолковал, где висят капуцины.

– Я вас, братцы, беру с собой в маскарад, где изволит быть государыня. Не снаружи шастать будете, а внутри, как гости. Для вас главное - не выпускать из виду некую девицу… да вы и сами, поди, догадались…

И душа Федькина загорелась, и глаза вспыхнули.

А вот Шварц еле заметно вздохнул.

У старых полицейских от одного слова «маскарад» делалось такое выражение лица, как если бы зубная боль пронзила не токмо челюсти, но и все тело. Нынешные маскарады, проводимые в домах, не могли еще затмить давний, данный двенадцать лет назад, и имевший название «Торжествующая Минерва». Заодно, кстати, даже самые низшие чины Полицейской канцелярии узнали, что Минерва есть богиня мудрости у древних римлян, кои все вымерли, поди, еще до Рождества Христова. Московская же Минерва олицетворяла государственную мудрость, а также покровительство ремеслам и искусствам. То есть, даже дурак, ложку до рта не умеющий донести, обязан был понять: маскарад служит прославлению ныне здравствующей государыни.

Это событие заняло три последних дня масленицы 1763 года. С десяти утра и допоздна по Большой Немецкой, по обеим Басманным, а также по Мясницкой и по Покровке разъезжали сани с аллегорическими фигурами и с музыкой. Процессия составлялась их двух сотен таких экипажей, а участвовало в ней под четыре тысячи человек - в аллегорические фигуры завербовали студентов, школяров, солдат, работный люд; дудками, флейтами и барабанами ведали полковые музыканты. Шум и грохот стоял нестерпимый. Полицейские же стояли в пикетах, следя, чтобы никто и нигде оному карнавалу не учинил остановки или препятствия. Они же присматривали, чтобы скользкие места были присыпаны песком, выбоины заровнены, а также охраняли находившиеся поблизости кабаки, чтобы карнавальные служители, в масках и казенных костюмах, не бегали туда греться известным русским способом.

Москвичи были приучены к большим маскарадам господином Локателли, которому для того выдавались немалые деньги из Придворной конторы. Устраивал он сие увеселение в своем театре, и хотя взымал с приходившей публики входную плату, но и из придворного ведомства не стыдился просить чуть ли не по четыре тысячи рублей за маскарад. Правда, порядок там соблюдался - никто из посетителей гн мог иметь при себе оружия, не только огнестрельного, но даже и ножей. Впоследствии Локателли промышлял устройством маскарадов в богатых домах, так что столичные жители уже прекрасно знали правила маскарадной благопристойности.

Теперешние московские маскарады, затеваемые государыней, собирали до трех тысяч человек, в том числе и купеческого сословия. Среди этих трех тысяч, понятное дело, всякая сволочь могла замешаться. Так что просьба княгини казалась Архарову вполне оправданной.

Еще следовало отрядить канцеляристов для дежурства у входа. Государыня в Санкт-Петербурге завела презабавную маскарадную моду: чтобы полиция записала десять первых гостей и десять последних, покинувших перед рассветом бальные залы. Ей было любопытно знать, кто из подданных самый страстный поклонник сего увеселения - кроме ее самой, разумеется, потому что маскарады Екатерина Алексеевна любила всей душой.

По уговору с Волконским Архаров привез архаровцев к Пречистенскому дворцу так, чтобы войти туда минут за десять до княжеского семейства и подождать его в сенях. Там их встретил нарочно посланный вперед княжеский адьютант Кондрашин.

– Государыня уже изволила выйти из своих покоев, сидит в дальних комнатах, играет в карты, - тихо сказал архаровцам Кондрашин - Туда не суйтесь. Менуэт уже проплясали, польский проплясали, будут плясать контрдансы. Давайте, проходите живо, покамест не пляшут. И тут же, у дверей, ожидайте…

Федька еще в карете напялил красный капуцин с черным бантом на левом плече - несомненно, тайным знаком для неких любовников, уже давно позабывших о своем амурном приключении. Капуцин, хранившийся в чулане у Шварца, несколько отсырел и от него веяло замогильным тленом, к тому же, он был рослому Федьке коротковат. Особливо смущал архаровца капюшон, то некстати сползавший на глаза, то не вовремя сползавший на затылок. Маска, обрамленная кружевом, разумеется, тоже оказалась с норовом - Федька от неудобства постоянно морщил нос.

Зазевавшись в сенях, он потерял из виду товарищей, а когда заметил их отсутствие - понял, что они уже вошли вслед за провожатым в двери.

Спеша догнать архаровцев, Федька вошел в маскарадную залу и обмер. Все вокруг шумело, звенело, вопило, визжало, пихалось, дергалось немыслимым образом. Даже если бы тут разом свершились десять убийств и двадцать похищений - догадаться о том полиция смогла бы лишь наутро, подобрав трупы и выслушав рыдающих родственников.

Ему показалось, что впереди мелькнул голубый капуцин, который напялили на Клавароша. Федька устремился следом, но голубое пятно пропало, вместо него было множество иных. Умнее всего было бы вернуться к двери, но толпа оттащила Федьку в непонятную сторону, и он уже не понимал, как пробиваться к сеням.

Где-то в этой суматохе должна была возникнуть Варенька Пухова.

Разноцветные капуцины, шелковые и атласные, со свистом и шорохом пролетали мимо, сверху гремел оркестр, Федька задрал голову - и едва устоял на ногах, получив весомый удар в бок. Замаскированная дама гренадерского роста спешила сквозь толпу, сбивая своими необъятными фижмами людей и даже мебель. За ней гналась невысокая маска, крича по-французски. Дама отругивалась басом и по-русски. О дальнейшем их продвижении Федька мог судить по визгу, ругани и хохоту - дамы, которых бесшабашная маска уронила на пол, барахтались, путаясь в сбившихся юбках, и поднимались при помощи кавалеров.

Федька вздумал было преследовать высокую даму, но тут мимо него пронеслось вприпрыжку шестипудовое дитя в чепчике и с преогромной азбукой подмышкой, также сбило с ног несколько человек - его азбука была изготовлена из дубовых досок в два пальца толщиной, не иначе, - и с гиканьем поскакало далее.

Вскоре до него дошло, что приличная публика не толчется в этом столпотворении, а веселится более пристойно в иных помещениях. Здесь же завязывались стремительные амурные интриги - до того отчаянные, что Федька вынужден был с силой ударить по руке наглую маску, догадавшуюся ощупать сквозь капуцин его зад. Если Волконские с Варенькой и приехали - то они, скорее всего, уже там.

Незнакомка в голубом капуцине ухватила вдруг Федьку под руку, вцепилась мертвой хваткой, изумила тяжелым и сладким ароматом, молча и торопливо прошла вместе с архаровцем с дюжину шагов, затем рука в широчайшем рукаве выскользнула, дама забежала Федьке за спину.

– Прекрасная маска, ты приехала одна? - услышал он и повернулся. Вопрос был задан высокой статной маской в треуголке с черным плюмажем.

– Как можно? Старик мой тащится за мной!… - и незнакомка с голубом капуцине метнулась в сторону, проскочила между двумя неповоротливыми масками и скрылась в толпе. Федька вздохнул с облегчением.

В соседнем помещении было малость спокойнее, лакеи бесстрашно разносили напитки и угощение, а уж в третьем развлекались на модный светский лад. Еще покойная государыня Елизавета ввела в моду, а ныне здравствующая государыня сию моду всячески поддержала, русские старинные наряды. Знатные господа платили портным деньги, чтобы пощеголять в ямщицком наряде - правда, из дорогих привозных тканей. Дамы и девицы велели себе шить сарафаны и парчовые душегреи. Особенно ценилось умение точно воссоздать наряд тверской, калужской или же подмосковной крестьянки - цена такого наряда, впрочем, была немногим менее, чем придворного платья.

Здесь водили хоровод и пели очаровательную песню:

- Во селе, селе Покровском,

Среди улицы большой,

Разыгралась, расплясалась

Красна девица душа…

Федька, совершенно забыв о своем ремесле, остановился и слушал, затаив дыхание.

А потом с ним от песни сделалось что-то странное.