Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов - Наталья Копсова

Компания наша несколько припозднилась с прибытием: одетая в торжественное черное платье ответственная дама с высокой прической времен Льва Толстого уже заканчивала вступительную речь о каких-то лауреатах всевозможных международных конкурсов, Государственных и прочих премий, народных и заслуженных деятелей искусств, к тому же успевших подготовить более шестисот студентов к вступлению в самостоятельную музыкальную жизнь. Кто-то встал и любезно предоставил мне место в зале на типичном «стуле из дворца», по-видимому, одном из тех, за которыми так страстно охотились великие аферисты из «12 стульев»: О. Бендер и И. Воробьянинов. Стульчик обладал кокетливо прогнутой спинкой в изящном декоре, нежно-полосатенькой в зелененький цветочек округло-грушеобразной мякотью сиденья, женственно завлекательным «телом» в виде скрипочки и ножками «как у бульдожки», но и не лишенными грациозности в то же самое время. Я про себя засмеялась: вот не думала, не гадала, что и на таких придется посидеть и надо бы сиденье незаметно прощупать – а вдруг внутри действительно полно бриллиантов. Через несколько минут решила посмотреть на публику и огляделась вокруг: нарядные, прекрасно одетые, аристократично холеные интернациональные гости, казалось, всей душой внимали словам докладчицы в бархате. Наконец она окончила, все обрадованно зааплодировали, и переводчица начала переводить сие краткое выступление для норвежской части гостей. Впереди замаячила перспектива еще одного повторения доклада, но уже на английском. Я подумала, что совсем напрасно торопила Алену, прямо сидящую сейчас через три кресла от меня, и сконцентрировала внимание на стройной пушистой елочке.

Всем своим видом посольская елочка в больших матово-золотистых шарах, точно такого же размера бантах и белых атласных лентах, струящихся полосами вольно ниспадающим с самой верхушки до пола, напоминала скорее о свадьбе, чем о Рождестве и Новом годе. О, да – она была похожа на сияющую счастьем юную невесту!

Норвежский вариант текста оказался на удивление краток, а по-английски вступительное слово решили вовсе не зачитывать. На сцене, возле черного элегантного рояля «Стейнвей и сыновья», наконец-то появились два солидных господина в смокингах: один композитор и один певец – вышеупомянутые лауреаты всевозможнейших конкурсов и премий. Концерт начинал композитор. Он сел за «Стейнвей», решительно откинул фалды фрака и заиграл собственные сочинения. Игра была поистине виртуозной. Мне стало казаться, что дивные сверкающие звуки словно с небес начали стекать на вдохновленный пианистом рояль, на висящие в зале романтические пейзажи суровых норвежских скал и фьордов, на искрящиеся бриллиантовыми брызгами хрустальные светильники, на золоченые в виньетках зеркальные рамы, на лица зачарованных слушателей, делая всю картинку удивительно чудесной и светлой. Под переливы возвышенно-глубоких и одновременно полных неземной нежности звуков музыки в околдованно замерший зал ворвались пьянящие запахи цветов, легкий шаловливый голубой ветерок с солоноватым привкусом моря, игривые лучи весеннего солнца и чудные, волшебные и добрые сказки.

Композитор доиграл свои «Маленькие серенады», под шквал аплодисментов улыбчиво раскланялся во все стороны и вернулся обратно к роялю, a там к нему присоединилась тоненькая, как березка, девушка-скрипачка. Прежняя «бархатная» дама торжественно пригласила на сцену певца, он начал с арии из оперы «Паяцы». Да, такое можно услышать лишь в русском оперном театре – бескрайнюю удаль и ощущение, что ты лишь на волосок от падения в бездну миров. О Боже, как же хорошо мне было знакомо это чувство!

И будто прорвалась во мне плотина и хлынули внутрь неудержимые воды великой древней реки, а может, это потоки горящей вулканической лавы сметают все на своем пути и заливают весь зал. Страдающий до безумия голос звучал из глубин некоей разбушевавшейся стихии, и оставалось лишь дивиться, почему вибрирующая, как во время землетрясения, вилла вместе с сидящей в ней несколько ошалелой публикой каким-то чудом еще удерживается на Драменсвее, а не улетает покорной щепкой в открытое море. Да, певческий голос был велик и могуч, а концерт понравился мне необыкновенно.

Слушатели хлопали неистово, несколько раз вызывая музыканта и певца на «бис» и тем затягивая время выступления. Наконец решительная посольская дама в черном преподнесла им помпезные букеты и пригласила всех присутствующих в соседний зал на фуршет. За легкими закусками и винами, по ее предложению, дорогие гости должны были расслабиться, обменяться впечатлениями и обсудить волнительные проблемы современности.

Исполнительная переводчица все это добросовестно перевела, и уважаемые гости предпочли начать с закусок, оставив на потом проблемы современности. Все успели сильно проголодаться за время концерта, потому с горячим энтузиазмом потекли к столам с красиво оформленной едой и приятными напитками. Благодарная толпа поклонников быстро окружила выдающихся музыкальных талантов, надолго взяв их, бедненьких и голодненьких, в свой плен. Я пристроилась в конец змеистой очереди, взяла себе фарфоровую тарелочку, приборчик и салфеточку и попутно начала интеллигентную беседу о русской классической музыкальной школе с пожилой английской парой.

Пестрое многообразие посольских угощений раскрыло передо мной, успевшей проголодаться, свои многообещающие перспективы. Воображая себя чистокровной аристократкой, со слегка оттопыренным в сторону мизинчиком я облизнулась и последовательно положила в тарелку канапе разных видов: с черной искрой и долькой лимона, с французским плесневелым сыром и виноградинкой, с утиным паштетом и ананасинкой, с розоватой форелью и долькой киви. Манерами уподобляясь Анне Карениной, я двумя пальчиками изящно приподнимала канапе с торжественных посеребренных подносов за торчащие посередине остроконечные штыречки, как вдруг кто-то легко, но вовсе не слабо толкнул меня в поясницу.

– Здорово, что у тебя очередь подошла, а то кушать хочется, но ждать неохота.

Алена пристроилась к моему правому боку и застенчиво принялась выбирать еду. С какой стороны ни поглядеть, а мы с подруженькой явно являли из себя девиц из хороших семей. Поэтому ничуть не сомневаюсь, что в обществе чопорных наследных принцев с королями произвели бы неотразимое впечатление. Сама первая дама посольства – супруга Чрезвычайного и Полномочного посла, стоящая в очереди чуть позади, удостоила нас своим вниманием. Наша высокоодухотворенная беседа с очень милой, простой и приятной «чрезвычайной супругой» началась со сравнения музыкальных достоинств русских опер с немецкими, а последних с итальянскими, плавно перетекла на идеи русских мыслителей начала ХХ века и бурно устремилась к предпочитаемым стилям в архитектуре и градостроительстве.

Очаровательно раскрасневшаяся и живописно чуть-чуть растрепавшаяся Алена сразу же оседлала любимого «конька», а супруга посла, по крайней мере с виду, с почтительным наслаждением внимала тому рассказу.

– Сант-Джованни-Пауло – единственный готический собор в моей любимой Венеции. Готика – это как проблеск сознания в тяжело больном воображении; этот стиль совсем не характерен для пышной, ренессансной Венеции. Некоторая нынешняя обшарпанность и заброшенность придает городам подлинность и естественность – это как бы античность с проблесками декаданса, и, согласитесь, именно это так роднит Венецию с Санкт-Петербургом. Вообще город со стороны воды воспринимается совершенно по-иному, вы согласны? Правда, при самом первом визите Венеция меня не поразила, хотя в ней, как это обычно бывает, я не нашла ни одного места, напоминающего места в каком-нибудь другом городе. Но потом меня совершенно потряс Тинторетто. Это случилось так внезапно…

«О, слышала, слышала эту тираду. Совсем вскоре Аленка поедет дальше по накатанной колее: Исаакий, крепость, Русский музей, Эрмитаж, кони Клодта, сфинксы. Если существует хоть малейшая возможность свести разговор к Петербургу, она туда его сведет. Как же ужасно хочется выпить и хоть чуть-чуть согреть душу, а то что-то внутри снова начинает сводить, как ногу во время долгого заплыва», – с внезапно накатившей тоской подумала я, устремив страждущий взор в глубь анфилады комнат. Там, в прекрасной дали, у белоснежного мраморного камина с позолотой трое товарищей в белых перчатках наливали гостям в высокие хрустальные бокалы все, что те желали: любые коньяки, водки, ликеры, виски, пиво, воды, соки в неограниченных количествах. Ну не чудо ли, в самом деле? Вот за что люблю широкую и щедрую русскую натуру!

Как бы увидев за линией горизонта нечто загадочное и влекущее, я незаметно и плавно растворилась в текущей мимо разноязычной толпе гостей и поплыла к заветной цели. Увлеченные столь захватывающей светской беседой благородные дамы не заметили «потери бойца». Волной народного прилива прибитая прямо к накрытому торжественной бордовой скатертью с золотым орнаментом, сплошь уставленному всецветными бутылочками, стаканчиками и бокальчиками с уже налитыми разнообразными напитками, поистине пиршественному столу, я с прежней грациозной аристократичностью опрокинула рюмашечку «Мартеля». Горделивый кельнер в перчатках приветливо спросил, не желаю ли я чего-нибудь еще, и секундой позже, со всевозрастающей аристократичностью и более грациозным движением руки я опрокинула вслед рюмочку «Наполеона». Потом продегустировала что-то еще… и снова чуть-чуть пригубила другого…