Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе - Дерлугьян Георгий

Армянское движение оказало непредумышленный демонстрационный эффект на зеркальную мобилизацию в Азербайджане. На бакинских митингах и в прессе точно так же взывали к Горбачеву, новому духу демократизации, но, главное, к необходимости соблюдения конституционных норм законности, которые, помимо всего прочего, запрещали изменение существующих границ без согласия республики. Вскоре митинги на центральных площадях стали регулярными событиями, предоставлявшими горожанам беспрецедентную возможность для эмоционального самовыражения и политической социализации. Притягательность митингов и раскрепощенной прессы достигали эмоционального накала, который трудно вообразить тем, кто не наблюдал и не переживал подобных событий. Здесь надо подчеркнуть, что первые митинги были чистейшими всплесками энтузиазма и восторга от самого факта свободного публичного высказывания, вызывающего немедленный позитивный резонанс сильнейших окрыляющих эмоций. Митинги пока не носили явно конфронтационного характера, который они приобрели уже вскоре. Забытая затем самими участниками деталь – в Степанакерте с февраля по май 1988 г. местные азербайджанцы также приходили на армянские митинги и некоторые из них даже открыто высказывались в поддержку требований армян. Азербайджанец-проректор Степанакертского пединститута вызвал бурное одобрение, признав глупостью существование отдельной армянской автономной области, когда совсем рядом находится «цветущая и высококультурная советская Республика Армения». Ради дружбы между представителями различных народов Кавказа, во имя демократизации и социалистического интернационализма азербайджанский проректор готов был поддержать справедливые пожелания братьев-армян – конечно, добавляли местные циники, если его оставят на посту проректора после переподчинения Степанакертского пединститута ереванскому Министерству высшего образования.

В словах азербайджанского проректора, очевидно, присутствовал и личный рассчет, что не отменяет их более широкой значимости, равно как и личные стратегии Кочаряна или ереванских интеллигентов не сводят энергию армянского движения к одной лишь карьерной интриге прежних заднескамеечников. Социологической теории вот уже почти столетие не удается вполне удовлетворительно решить впервые поставленную Эмилем Дюркгеймом и Марселем Моссом проблему соотнесения расчета и безотчетного альтруизма в социальных актах «дарения»: от периодического обмена собственно подарками и услугами до дружбы, супружеской любви, преданности делу или родине. Эта же проблема вставала и перед Пьером Бурдье. Критики указывали на слишком разоблачительную направленность его анализа отношений социальной кооперации и символического обмена, все низводящего до лицемерно скрываемой выгоды и эксплуатации. Бурдье и другие представители его направления в науке предложили изобретательный выход из данного теоретического затруднения. Преследование выгоды в альтруистически выглядящем поведении обнаруживается при анализе со стороны, однако самим участникам подобных взаимодействий ни в коем случае нельзя сознательно думать о выгодах дружбы, товарищества или любви, потому что это немедленно уничтожает всю «игру»[233]. Социально компетентные (хорошо воспитанные, порядочные) взрослые люди должны не только помнить добро, но и уметь забывать о собственных интересах. Только тогда добро и эмоциональное подтверждение их собственной значимости в семье, кругу друзей и в более широких сообществах будут к ним возвращаться раз за разом с каждыми новыми циклами социальной игры обменов. По той же лишь смутно осознаваемой, вытесненной из активного сознания и «позабытой» причине измена дружбе, супружескому долгу, братству и добрососедству порождает бури самых негативных эмоций. Это много хуже уклонения от контрактных обязательств участниками рыночной сделки и переживается как коварное предательство самых сокровенных ожиданий безусловной и бескорыстной взаимности[234]. Ни о каком арбитражном суде уже речи не идет. Здесь возникает месть со всеми ее исстари известными трагическими чертами. Возможно, это нам помогает понять, почему конфликты между соседними и нередко очень похожими народами чреваты слепой братоубийственной яростью – но также, настаиваю добавить, и не столь редкими случаями взаимного спасения, возникающими, как правило, на микросоциальном, личном уровне[235].

Поэтому примирительные выступления азербайджанцев на ранних армянских митингах в Карабахе следует расценить так же как отчаянную попытку сохранения эмоционального баланса и механизмов межэтнического сотрудничества. Уверен, много подобных примеров тогда бы обнаружилось и среди жителей Баку. Подобные механизмы избегания и сглаживания конфликтов обнаруживаются во всех сферах, где различные этнические группы находятся в контакте. В прошлом армянские крестьяне-земледельцы регулярно производили ритуализованный обмен части собранного урожая на шерстяные изделия, молочные и мясные продукты тюркских и курдских кочевых скотоводов. В соответствии с местной традицией, соседи-христиане приглашались принять участие в мусульманском ритуале обрезания. Армянин, державший на своих коленях инициируемого младенца, таким образом становился кирва — кумом и побратимом, т. е. квазиродствеником[236]. По иронии судьбы, советские бюрократические учреждения, предназначенные для развития национальных республик, в значительной мере препятствовали подобным контактам. В Ереване многие армяне признавались, что за исключением мимолетных контактов в общественном транспорте или на рынке, никогда в жизни не общались с азербайджанцами. Неудивительно – ереванские армяне были в первую очередь горожанами, тогда как подавляющее большинство азербайджанцев АрмССР до их массового изгнания в 1988 г. проживало в селах и в город приезжало в основном сбывать на базаре свою зелень и сыр. Стремившиеся получить высшее образование азербайджанцы ехали в АзССР, чтобы по окончании вуза остаться работать там. Азербайджанская и армянская номенклатура и интеллигенция в основном общались в московских институтах и партшколе. Подобные контакты создавали личные связи, однако оказывались слишком непрочными перед лицом национальных мобилизаций. Как рассказывал мне в 1989 г. один высокопоставленный азербайджанский чиновник: «Я пробовал дозвониться своим однокашникам и коллегам из Еревана, хотел от них самих услышать, что за чертовщина там у них происходит. Некоторые сразу бросали трубку, хотя, в Москве на учебе мы когда-то делили хлеб-соль. Потом мне сказали., что один уже u. нацепил на себя, пистолет. Армяне сума посходили/» Азербайджанцам из верхних слоев своего столичного общества потребовалось больше времени на радикализацию, поскольку по соседству с ними все еще жили многочисленные и в целом равные им по социально-образовательному статусу бакинские армяне. Имеется множество свидетельств о том, как во время январских погромов 1990 г. в Баку азербайджанцы, включая националистических интеллектуалов из Народного фронта, укрывали армянских соседей и друзей от толпы погромщиков.

Даже в ходе карабахской войны 1991–1994 гг. наблюдаются случаи поддержания дружеских, соседских и взаимоуважительных отношений через линию фронта. Широко бытовал рассказ об ополченце, который просит снайпера: «Братишка, дорогой, вон тому ты целься лучше в ноги… Сосед все-таки., может, u. отдаст еще триста рублей, которые я. ему одолжил…» Пожилой полковник, командующий армянским батальоном, рассказывал мне, что после боя всегда старался связаться по рации с командиром батальона противника и, вежливо поприветствовав того на азербайджанском, попросить о взаимном прекращении действий снайперов на ночь. Командир азербайджанского батальона, со своей стороны отвечая приветствием на армянском, мог согласиться, что если уж теперь приходится воевать друг против друга, то хотя бы надо дать солдатам возможность не быть постыдно подстреленными со спущенными штанами в ближайших кустах. Когда-то в молодости оба эти офицера вместе учились в БВО-КУ – Бакинском высшем командном училище. В разговоре со мной летом 1994 г. Роберт Кочарян подтвердил, что не только знал множество подобных случаев, но и находил их нормальными. Как он тогда выразился, если в начале конфликта было умным заранее готовить народ к войне, то теперь стало умным заранее готовить народ к миру– что, однако, все еще остается неясной перспективой.