Всей землей володеть - Олег Игоревич Яковлев

они будут тебя уважать. А то как выйдешь к ним в холщовой рубахе да в лаптях, так они и всякое уважение к тебе потеряют, скажут: не князь — скоморох какой-то.

— Не все, отче, по одежде о человеке судят. Ну да не о том речь веду. Уразумей: не имею я ничего ни супротив одеяний дорогих, ни супротив утвари чермной, посуды златой. Да, прав ты: одеянье богатое уваженье людинам придаёт. Но властитель, мыслю, мудростью обладать должон допрежь всего. Когда дани увеличить, когда уменьшить. А ты думаешь, чем жёстче, тем простолюдины покладистей будут? Нет, тем большую злобу породишь ты в душах их.

Но и распускать их тоже нельзя. В узде надо держать.

— Так, отче. Токмо гляди, как бы та уздечка от натуги не порвалась. Узду когда подтянуть надобно, а когда и ослабить.

Всеволод, ничего не ответив, пожал плечами и, опасливо озираясь по сторонам, вдруг перешёл на шёпот:

— Разговор есть, сыне. Времена теперь настали лихие, тревожные. Всякое дело обдумывать хорошенько надо. Так вот: Святослав зовёт меня в Чернигов. Чуется недоброе, хочет он власти. Не в меру возгордился брат после Сновска. Завёл речи крамольные: давай, мол, Изяслава сгоним с Киева. Я ему: а ряд как же? Наказал ведь нам покойный родитель его блюсти. Не знаю, как и быть. Может, ты что посоветуешь, сын? Скажешь, что думаешь?

— Я, отче, тако мыслю. Езжать в Чернигов обоим нам надобно, — после недолгого молчания раздумчиво ответил Владимир. — Стрый Изяслав, он, по моему разуменью, вовсе не годен для княжения великого. Вспомни смуту давешнюю. Даже старец Антоний, святой человек, и тот съехал с Киева. Да что тамо Антоний — Святополк от отца своего в Вышгород сбежал! Рази ж можно тако?! От того и злоба людская исходит. Но, как бы там ни было, я вам со Святославом не советчик. Скажу токмо: мыслю, ряд дедов порушить не столь уж и великим грех, аще такого князя, яко Изяслав, с киевского стола согнать.

— Я еду. Пожалуй, прав ты, сын. Хотя надо бы ещё подумать. Осторожность в этом деле нам не помешает. Стало быть, ты со мной?

— Да, отче. — Владимир обнял Всеволода за плечи.

Долго стояли они, словно не в силах оторваться друг от друга, и чувствовали, что вместе, вдвоём, стали сильнее.

Глава 57

«КРАСАВИЦА, ДА НЕ ТВОЯ!»

Стояла ранняя весна, на деревьях зеленели первые листочки, ласково пригревало солнце, самый воздух был напоён свежестью пробуждения природы. И отступали, уходили куда-то в сторону, скрывались в неведомой дали ещё совсем недавно будоражащие душу тревоги, хотелось просто жить, радоваться солнечному свету, ждать с некоей тайной надеждой и с нетерпением даже, когда наконец буйные яркие краски сменят унылое однообразие голых склонов холмов и мрачную темень леса, в котором местами ещё стоят мутные талые лужицы, а сама земля, влажная, мокрая, неприятно чавкает под ногами и копытами коня.

Вот могучий вековой дуб-великан, неохватный, громадный, широко разбросал в стороны свои ветви. Тесно дубу в лесных зарослях, пустил он корни на склоне холма, на вольном просторе. Сейчас он ещё мрачен, страшен, сух, кажется мёртвым, а пройдёт седьмица-другая, и зазеленеет, оденется свежими колышущимися под ветром листьями, весь будет стоять полный торжества жизни, светлой, тихой радости и словно говорить: нет, не пусто, не бренно наше существование на земле. А вот у реки тонкие осинки гнутся под порывами ветра. Слабые, хрупкие, кажется, дунь посильней, и обломаются, но нет — и они живут, и на их тоненьких веточках видны уже зелёные точечки, и тоже, схлынет какая-нибудь седьмица, обретут они праздничный вешний наряд, зашелестят, как красавицы ожерельями, листьями в весёлом триумфе возрождения.

Так будет, иного нет — жизнь нескончаемо движется по кружению своему.

...Князь Святослав, упреждённый о приезде брата с племянником, необычно мрачный, сосредоточенный, в остроконечном шишаке с наносником на голове и в дощатой броне, встретил Всеволода и Владимира в поле близ Ольжича, старинного небольшого городка-крепостцы как раз на полпути между Переяславлем и Черниговом.

Братья обнялись, облобызались, суховато поприветствовали друг друга, справились о здоровье близких.

И уже забылось, как совсем недавно души наполняла радость, как свободно и легко дышалось на весеннем прозрачном воздухе — снова дела, заботы, сомнения, переживания овладевали ими, и не было, не оставалось в жизни их времени и места для этой мгновенной, простой радости бытия.

На пути от Ольжича до Чернигова братья не перемолвились ни единым словом. Оба угрюмо помалкивали, время от времени бросая друг на друга косые, полные недоверия, выразительные взгляды. Они никак не решались начать разговор о своём ненадёжном щекотливом деле.

Начинать следовало бы Святославу, ведь его затеей была их нынешняя встреча. Но черниговский князь только хмурился и покусывал усы от едва сдерживаемого нетерпения.

Всеволод, как обычно, спокойный, казался с виду равнодушным и даже немного ленивым.

«Никогда не показывай людям своих слабостей, скрывать умей и горести, и радости, и тревоги свои. Иначе не будут тебя уважать, скажут: “Что ты за князь такой? Чем от нас, простых смертных, отличен?” Да и за слабостью мысли свои откроешь тем, кому не надо. Помни, сынок: порой один лишний жест, один ненужный взгляд способны причинить великую беду», — вспомнил Владимир некогда сказанные отцом слова.

В Чернигове князей встретил оглушительный звон литавров и барабанный бой, а на столах, выставленных прямо во дворе перед княжескими палатами, ждало их обильное угощение.

Рекой потекло вино, заиграли чудные Бояновы гусли, ударились в пляс вокруг столов скоморохи, отовсюду посыпались весёлые шутки. Около Владимира мелькали пёстрые кафтаны и лица, знакомые и незнакомые.

Князья проголодались в дороге и с жадностью поглощали кушанья, не отставали от них и бояре, и купцы, и даже иереи. В дело пошли осетровая икра, разноличные соленья, гуси, утки, лебеди в сметане, жареные поросята.

Святослав, кажется, наконец-то отошёл от навевавших холод мыслей и не скупился на похвалу, называя Всеволода «умнейшим и учёнейшим от человек», а Владимира «справедливейшим и храбрейшим» из всех князей. Лесть бывает приятна в меру, Святослав же меры не ведал, а потому непроизвольно сам открывал раньше времени свои замыслы.

Молодая княгиня Ода, всё такая же белотелая и рыжая, почти не изменившаяся за четыре года, вторила мужу. Она явно с умыслом устроилась рядом с Владимиром и, своей рукой накладывая ему в тарель яства, весело щебетала.

— Люди говорят: трудна дорога от Чернигова до Ростова?

— Трудна, княгиня.