Игры ангелов - Нора Робертс

Но скорость нарастает, и музыка превращается в зловещий визг. И вот колесо срывается с места и несется к бездонной пропасти, унося Рис вместе с собой из света во тьму…

Проснувшись, она пару секунд лежала неподвижно. Пальцы ее судорожно сжимали простыню, а в голове раздавались отзвуки криков.

Она вовсе не на чертовом колесе. Не мчится по воздуху навстречу смерти. Это всего лишь сон, очередной кошмар. Рис попыталась успокоиться и вернуть себе ощущение реальности.

Возле кровати горела настольная лампа, из коридора тоже сочился свет. Но память упорно отказывалась объяснять, в чем тут дело. Когда же воспоминания наконец вернулись, Рис захотелось с головой залезть под одеяло и вновь погрузиться в забвение.

Даже чертово колесо показалось ей вдруг не таким страшным.

Как она сможет взглянуть Броуди в глаза? Да и не только ему. Может, стоит найти ключи и тайком ускользнуть из города?

Она осторожно приподнялась на локте, подождала — как на это отреагирует желудок? Затем так же осторожно села. Взгляд ее упал на серебристую кружку, стоявшую на столике возле кровати. Рис в недоумении сдвинула крышку, принюхалась.

Ее любимый чай. Он приготовил ей чай и оставил в этой кружке, чтобы Рис могла выпить его теплым.

Даже если бы он в упоении читал ей стихи, осыпая при этом белыми розами, она и то была бы тронута меньше. Она оскорбила его, вела себя просто отвратительно. А он приготовил ей чай.

Рис сделала глоток, позволив желудку наполниться живительным теплом. Когда до слуха ее донесся стук клавиш, она зажмурилась и попыталась собрать остатки мужества. Хочешь не хочешь, нужно было идти объясняться.

Заслышав ее шаги, Броуди оторвался от компьютера. Во взгляде его, устремленном на Рис, читались по очереди интерес, насмешка и раздражение. Затем все это ушло, уступив место полнейшему безразличию.

Уж лучше бы пощечина, подумала она.

— Спасибо за чай.

Он продолжал смотреть на нее все так же молча, и Рис вдруг поняла, что не готова пока объясняться.

— Не возражаешь, если я загляну в ванную?

— Надеюсь, ты еще не забыла, где она.

Он снова начал печатать, хотя в голову лезла полная чушь. От его внимания не ускользнуло, что Рис больше всего походила сейчас на привидение, а голос у нее был как у провинившегося ребенка. Не слишком-то приятное зрелище.

Рис беззвучно выскользнула за дверь. Услышав в скором времени шум воды, Броуди стер все, что напечатал за последние несколько минут, и пошел варить суп.

Это не потому, что он заботится о ней, думал Броуди. Признать такое — значило показать, что ты готов на уступки. Просто ей нужно поесть, чтобы хоть немного поддержать себя. Немножко супа, парочка тостов.

Интересно, весь ли тот яд, что скопился внутри ее, она выплеснула вместе с вином?

Если она снова примется за свое, ему не останется ничего другого…

Вот именно что ничего, подумал он. Если вдуматься, то сердится-то он не на Рис, а на самого себя. Ясно же было, что однажды она сорвется. В принципе, она неплохо держала удар. Но за последнее время ей пришлось проглотить столько страха, боли и гнева, что рано или поздно это должно было вылиться наружу.

Вот этот день и настал.

Сначала эта грязная война, развязанная против нее загадочным убийцей. Затем фотографии мертвой женщины. Ну а отсутствие укропа… даже не будучи великим психологом, Броуди понимал, что это стало для нее последней каплей.

Теперь она будет извиняться, а ему даром не нужны были ее извинения. Не исключено, что ее потянет уехать отсюда — в поисках нового убежища. А он-то как раз и не хотел, чтобы она уезжала. Чего ему не хотелось, так это терять ее.

Рис вошла на кухню. Волосы у нее были мокрыми, а от кожи пахло его мылом. Она изо всех сил попыталась скрыть тот факт, что плакала там, наверху. И от этого у Броуди еще сильнее защемило сердце.

— Броуди, мне так…

— Ешь суп, — оборвал ее он. — Не самая изысканная еда, но прожить можно.

— Ты приготовил суп.

— По рецепту моей матери. Открыть банку, вылить содержимое в чашку, а чашку поставить в микроволновку.

— Звучит обнадеживающе. Броуди, мне так жаль… и так стыдно за себя.

— Надеюсь, это не помешает тебе поесть.

Рис закрыла лицо руками. Губы ее задрожали.

— Хватит, — несмотря на напускную резкость, в голосе его послышались просительные нотки. — Ты же знаешь, жалобы и истерики — это не для меня. Будешь суп?

— Да, — она опустила руки. — Да, я буду суп. А ты уже ел?

— Перекусил сэндвичем, пока ты валялась наверху в пьяной отключке.

У нее вырвался не то смешок, не то рыдание.

— То, что я тебе говорила… На самом деле я так не думаю.

— Закрой рот и ешь.

— Пожалуйста, дай мне сказать.

Пожав плечами, он поставил на стол чашку с супом, а рядом — к величайшему удивлению Рис — тарелку с тостами.

— Ты и правда бываешь грубоват, но мне это только на пользу. И ты не эгоист. По крайней мере, мне ты не кажешься таким. И я совсем не хочу, чтобы ты отправлялся ко всем чертям.

— Ну, последнее от тебя явно не зависит.

— Я много чего наговорила, пока была пьяная. Если хочешь, я могу уйти.

— Захоти я выставить тебя вон, давно бы уже это сделал. И уж, конечно, я не стал бы готовить тебе суп, рецепт которого унаследовал от своей матери.

Рис порывисто обняла его и прижалась головой к его груди:

— Я полностью расклеилась.

— Вздор, — неожиданно для себя он наклонился и поцеловал ее в макушку. — Ты была пьяна в стельку, вот и несла всякую чушь.

— Наговорила я много — причем не только пьяная.

— Любопытно послушать, — он подвел ее к столу, затем, налив себе кофе, уселся напротив.

Рис начала есть суп, попутно рассказывая о случившемся.

— Я умудрилась наговорить гадостей практически всем. К счастью, народу в этом городке не так уж много, поэтому и обиженных можно пересчитать по пальцам. Однако мой язык оставил меня без работы… не исключено, что и без квартиры. Полагаю, я осталась бы и без любовника, не будь он таким толстокожим.

— А ты хочешь все это вернуть? Работу, квартиру?

— Не знаю. — Отломив краешек хлеба, она раскрошила его на тарелке. — Я могу отнестись ко всему как к знаку — на это я большая мастерица — и уехать из города.

— Куда?

— Да, это вопрос. В принципе, я могла бы пасть ниц перед Джоани и поклясться самой страшной клятвой, что никогда в жизни не упомяну о свежей зелени.

— А еще ты можешь прийти завтра утром на работу, зажечь плиту и заняться привычными обязанностями.

Она взглянула на него в некотором замешательстве: