Голод - Лина Нурдквист
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В темноте я осмелела.
– То, что ты делал раньше, – прошептала я. – Сделай так еще.
Мы оба кончили настолько мощно – мне казалось, что сквозь меня промчался товарный поезд.
Мы лежали неподвижно, когда услышали, как в двери на нижнем этаже повернулся ключ, дверь открылась и закрылась – Бриккен вернулась от соседки. Наверное, скоро она поднимется сюда. Руар поцеловал меня в лоб и испарился.
Надеюсь, что все так и было. Думаю, да, потому что после этого дня он стал смотреть на меня как-то по-особенному.
Унни
Таскать-не перетаскать
Биение крыльев бабочки больше не возвращалось, зато вернулась я. Я, поблекшая, с размытыми очертаниями, с пожелтевшей кожей и молочно-серыми глазами: однажды вечером, за несколько недель до твоего одиннадцатилетия, ко мне вернулись жизненные соки.
Все начиналось очень плохо. Мы приволокли из леса падаль. Две белки, но к тому же мы по очереди волокли по земле косулю, запретный груз, масса еды – тяжелое тело оставляло позади нас след. В воздухе вилась мошкара, облепляла голову. Они залетали в рот и в глаза, от их укусов жгло кожу.
– Ах, наконец-то свет! – проговорила я, когда мы вышли из леса.
Тяжело дыша, ты согласился со мной.
– И как хорошо, что здесь они не кусаются, и кусты не путаются под ногами, – сказал ты. – Совсем немного осталось.
Мы прошли последние несколько шагов по летнему лугу. Ты оглянулся через плечо, на следы, которые туша косули оставила по пути к нашему дому.
– Мама, подожди. Я только подниму траву и цветы.
Ты склонил свое тощее тельце над травинками, очень стараясь, но следы от того, что по земле протащили что-то тяжелое, все равно остались. Полегшая трава после грузного тела, лишенного надежды.
– Ну вот, – сказал ты, вернувшись. – Через час-другой следов не останется.
– Мы освежуем и разрежем ее немедленно, – решила я. – Нельзя рисковать и подвешивать тушу.
Пока я разбирала мозговые косточки, чтобы сварить бульон, ты за кухонным столом разрезал куски на засолку.
Звук шагов раздался еще до того, как мы увидели его, идущего по тропе из Рэвбакки. Предательский хруст по земле, дыхание через нос и через рот одновременно. Одним движением мы сбросили мясо и кости в сундук для белья, сколько поместилось, остальное ты засунул в кладовку, а я отчаянно оттирала пятна, пока ты задвинул все ножи и резальные доски под кухонный диван, чтобы они не бросались в глаза. От человека за дверью пока виднелся лишь контуры, но я как никто знала, какие у него грубые руки и мокрые губы. Это он кусал, рвал, кидал меня туда, где меня ждали спорынья, холодный пот и спазмы в животе. Это он отнял у меня Малышку, затушил искорку радости в твоих глазах. Теперь он появился вновь, словно я – помытое яблоко в чаше, влажное и готовое к употреблению для всякого, кто захочет. Мне хотелось забиться под стол и заскулить, как старая собака, но я осталась стоять посреди комнаты, поджав губы. Взглядом я сказала тебе, чтобы ты бежал. Ты остался стоять на месте.
На южном подоконнике мы выложили несколько помидоров, чтобы они вызрели вдали от птиц. Наши единственные. Хозяин помял их. Взял один и засунул в рот. Потом потянулся за вторым.
– Это мамины помидоры.
Голос твой звучал испуганно, но ясно и решительно. Хозяин не ответил, даже не взглянул на тебя, взял наши оставшиеся помидоры и взглянул в окно на покосившиеся стебли на лугу. Слюна стекла по его нижней губе и повисла, словно капля не решалась оторваться. Такие капли он впрыскивал в меня, раз за разом, чтобы я почувствовала его маленькие кулачки, размахивающие внутри меня, под видом бабочек. Дышать я не могла, ребра сжали мои легкие, как в тиски. Мне хотелось драться – и одновременно меня тянуло сесть в углу, за кухонным столом, где всегда собирается пыль, и остаться сидеть навсегда, покрываясь все более толстым слоем паутины и грязи, а мои руки лежали бы на коленях, как дохлые пауки. Но ты, дитя мое? Кто защитит тебя? Я была готова стоять прямо или сжаться, убить или бежать. Сердце стучало внутри. Мы можем убежать совсем, но это наш дом и наша кухня.
Никогда не привыкай к безобразному.
Я стояла неподвижно. Молча стояла на сосновых досках пола и видела, как подол моего платья отбрасывает тень на полу. Ты стоял чуть в стороне от меня, Руар, не сводя с меня глаз. Мы оба ждали, как я себя поведу.
Кем я хочу быть?
– Я больше не хочу.
Эти слова произнесла я сама.
– Десять лет мы должны были расплачиваться с тобой, я и Армуд, такой у нас был уговор. Теперь это время давно прошло, и мы свободны от нашего долга.
Я и сама не понимала, как решилась на такое. Землевладелец смотрел на меня с удивлением – или же его все это забавляло?
– Так ты теперь сама собой хочешь распоряжаться, шлюха костлявая?
Он произнес это с набитым ртом, я видела, как изо рта у него вытекает сок моих последних помидоров, и я выпрямила спину.
– Я больше так не хочу, – повторила я. – Хватит.
– И как ты это себе представляешь, тощая корова? Кровь тут на столе – как ты это объяснишь ленсману, а?
Его слова пахли гарью. Что-то такое было у него в глазах.
Я сжала кулаки. Взглянула на тебя, на пятна, которые не успела вытереть, и поняла, что он прав. Пока я мысленно сдавалась, землевладелец, глядя мне в глаза, сделал два шага вперед и притянул меня к себе. Рука заболела в том месте, где он ее сжал. Все еще с полным ртом красного помидорного месива, он протянул руку и сбросил со стола резальную доску и мою прекрасную ступку, и грубо ткнул меня лицом в кухонный стол, сделанный Армудом. Ступка упала на пол в тот момент, когда моя челюсть взорвалась от боли. Остроконечные звезды вспыхнули под веками. Глухой удар сквозь боль, когда мрамор стукнулся о доски пола.
Беги, Руар!
Привкус железа во рту. Крошки во рту. Это раскрошился мой собственный зуб. Угол стола впился мне под ребра, когда хозяин сорвал с меня юбку, прижал меня к столу, крепко держа за горло, и начал
