Присягнувшая Черепу - Брайан Стейвли

последнюю дочиста обгрызенную кость. Я снова ощутила, как зашлось сердце, когда она склонилась надо мной, я снова увидела ее глаза – глаза, что преследовали меня много лет, – холодные золотистые глаза на безупречном лице. Я услышала собственный голос: «Ты пришла меня спасти?» Я увидела ее зубы, ее заостренные резцы, когда она улыбнулась и покачала головой.

– Они прекрасны.

Долю мгновения я думала, что это мои слова, хотя не открывала рта.

Потом поняла, что говорил свидетель. Воспоминание стало меркнуть. Сквозь него снова проступало настоящее – сидящие на тростниковых плотиках вуо-тоны, лениво таращившиеся на меня крокодильи головы, готовый ко всему Рук, задержавшиеся на плече вождя пальцы Элы и невозможно далекий взгляд самого свидетеля.

– Похожи на людей? – услышала я свой голос.

– Они против нас, как мы – против своих теней, – ответил он.

Моя тень рядом с тенью Рука шевельнулась на плотике, дернулась вместе с огоньком фонаря, как будто в нас обоих сидело что-то беспокойное. Будто что-то под или за нашей кожей и костями не хотело мириться с неподвижностью тел.

– Как мило. – Эла погладила вождя по плечу. – Сравнение с тенями мне нравится. Хотя я его не понимаю.

– Они похожи на нас, – произнесла я, горячие слова не желали больше оставаться внутри. – Похожи, но быстрее и сильнее. Совершеннее. В них больше того, что делает нас живыми.

Коссал прищурился на меня из-за тарелки с остывающим мясом.

– Ты их видела.

Это был не вопрос, и я не стала отвечать.

– Какого цвета у нее глаза? – спросила я, повернувшись к предводителю вуо-тонов.

– Как последний луч солнца, – улыбнулся он воспоминанию.

– Золотые?

Он кивнул.

– А шрам? – уточнила я, чувствуя, как болезненно колотится сердце. – Вот здесь?

Я пальцем обозначила линию вдоль подбородка.

– Так ты ее тоже видела.

Помедлив, я кивнула. Я чувствовала на себе серьезные неотрывные взгляды вуо-тонов. Я не отвечала на них. Только один взгляд что-то значил – взгляд Рука, изучавший меня с гневом и откровенным недоверием.

– Ты бы мне не поверил, – обратилась я к нему.

– Я и теперь не верю, – покачал он головой.

Я хотела возразить, но не сумела. Я всю жизнь носила в себе воспоминания об этих золотых глазах, об ужасающей небрежности, с какой она отшвырнула ягуара. Но оно почти всегда представлялось мне видением, сном, порождением спекшегося на солнце мозга.

– Конечно не веришь, – помолчав, ответила я. – Мне самой не верится, а ведь я ее видела.

Отвернувшись от Рука, я наткнулась на пристальный взгляд Чуа.

– Когда она тебя нашла?

Я смотрела на нее, не зная, как рассказать о встрече, которую отрицала почти два десятилетия. Рыбачка, стиснув сложенные на коленях морщинистые руки, смотрела на меня. И свидетель смотрел своим единственным глазом, и Коссал. Даже Эла в кои-то веки молчала. Я могла бы утаить воспоминание, загнать обратно в тот уголок сознания, где таила его все эти годы, но я устала сдерживаться, устала скрывать. Строгие лики вуо-тонов подергивались в танцующих отблесках. Луна выпуталась из камышей и повисла над нами одиноким, невероятно далеким фонарем, почти затерявшимся в безбрежной ночи.

«Это было, – сказала я себе, силясь прочувствовать правдивость слов. – Было наяву».

Он единственный здесь сомневался, и, вероятно, именно поэтому я повернулась к Руку, глубоко вздохнула и заговорила:

– Мне было восемь лет, когда мать связала меня по рукам и ногам и заплатила жрецу, чтобы оставил меня в дельте.

– Об этом ты мне рассказывала.

– Не все.

Рук открыл рот, чтобы возразить, но тряхнул головой и снова сомкнул губы. Не знаю, было ли это приглашением продолжить историю или отказом касаться темы. Все равно. Я уже бросилась со скалы – возврата нет, остается только нырять.

– Мать думала, что, пожертвовав дельте дочь, вернет удачу отцу, спасет их обоих, потому и отдала меня жрецу. Тот увез меня в дельту. Я очнулась на илистой отмели, перед глазами все плавало, голова гудела. Города я не видела, даже дымков не высмотрела. Вокруг одни тростники и медленная темная вода кружится у самых ног. – Я бросила взгляд на свидетеля. – Жрец меня развязал.

– Даже в городе сохранились остатки здравомыслия, – кивнул тот.

– Это охота, – тихо договорила я.

– Кем Анх с супругами никогда не стали бы охотиться на восьмилетнее дитя. Горожане, называющие себя жрецами, об этом забыли. Но даже они не могли забыть, что Трое – охотники. – Свидетель склонил голову набок. – Тебе дали оружие.

– Какое там оружие, – тихо ответила я. – Ржавый нож.

Я как сейчас ощутила в руке его тяжесть, грубую деревянную рукоять, щербатое тусклое лезвие.

– Издевка, – покачал головой свидетель.

– Возможно, – ответила я. – Но мне этот нож спас жизнь.

Я смотрела в свивающиеся струи воспоминаний.

– Я долго не шевелилась. Болела голова, ноги были свинцовые, но не это мешало подняться и попытаться спастись, а ужас. Слепая паника пригвоздила меня к месту крепче стальных оков. С тем же успехом жрец мог оставить меня связанной. Я пролежала так все утро, гадая, когда и как придет смерть. День был жаркий, язык распух во рту, но я не смела потянуться к воде, даже дернуться не решалась. Меня пугали квирны, змеи, крокодилы – все пугало. Уже под вечер на отмель у тростников опустилась красноклювая утка. Только она начала выклевывать букашек, как в тростниках развернулись бурые кольца, захватили птицу в петлю и стали душить. Я не могла шевельнуться, только смотрела. Утка дергалась, билась, скребла лапками ил. Казалось, она умирала целую вечность. Наконец успокоилась. Тогда мне пришло в голову воткнуть нож себе в живот. Быть мертвой казалось куда спокойнее, чем умирать, – умирать казалось тяжело. Я не знала, куда иду, просто хотела оказаться подальше от этой утки и медленно заглатывающей ее змеи, и я двинулась вдоль отмели. Дошла до конца, откуда можно было либо плыть к острову, либо уйти в камыши. Я поплыла – заставила себя грести медленно, без плеска, чтобы не привлечь стаю квирн. Добравшись до острова, я взобралась на невысокое дерево и уснула. Проснулась я от непонятного удушья. Решила сперва, что отец схватил меня большой рукой за горло и давит, и только потом вспомнила, что я не дома, что в воздухе не стоит запах квея и не слышно брани. И тут я свалилась с дерева. Ударившись о землю, вспомнила все: жреца, илистую отмель, остров. Я схватилась за грудь и нащупала обвившего меня удава, все туже сжимающего кольца. Мое счастье, что я не выронила ножа и что державшая его рука осталась свободной. Я с бешеной яростью накинулась на