Время падающих звезд - Герберт Циргибель

Гразме испуганно остановился, смущенно засмеялся и подчеркнул: «Все в порядке, коллега Хаусшильд. У меня беспорядок, не правда ли? Сквозняк выбил стекло, я всего лишь удаляю осколки. По глупости при этом упал мой Гейдемюллер, скверно. Вы, наверное, знаете, вещь старинная, досталась мне по наследству…»

Старший врач изучал лицо своего шефа, затем обнаружил спаленное место на письменном столе.

Гразме стало дурно. Он догадывался о совершенно нелепом подозрении своего старшего врача и вспомнил предупреждение своего пациента Вайдена. Ну, это мы исправим, подумал он, все еще я главный. Он скорчил веселую мину и сказал как бы между делом: «Беда не приходит одна, положил сигару, не уследил. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы электрик все поправил, сестра Хильдегард».

Та, к которой обращались, многозначительно переглянулась со старшим врачом и немедленно покинула кабинет; но совсем не за тем, чтобы переговорить с электриком, а затем, чтобы посоветоваться с доктором Калвейтом.

Хаусшильд остался со своим шефом. Он мог предположить, какая трагедия развернулась здесь перед его глазами. Все совпадало с таинственными и запутанными высказывания профессора перед комнатой сестер. У старшего врача было достаточно опыта, чтобы вовремя распознать определенные симптомы. Здесь, вне всякого сомнения, он имел дело с нервным переутомлением…

Эта непредвиденная случайность послужила причиной того, что немного позднее доктор Калвейт вошел в мою палату, чтобы вручить мне бумаги на выписку. Он спешил, пожелал мне всего хорошего и несколько с менее дружелюбно обратился к Ауль: «Вам следовало бы побеспокоиться пораньше. По Вашей милости господин Вайден попал в неприятную ситуацию».

— Я знаю, — озабоченно ответила Ауль, — у сожалению траекторию нельзя определить произвольно, к тому же Юпитер сейчас находится в удалении и нам пришлось уклонятся от метеоритного потока.»

На мгновение доктор выглядел так, словно хотел вспылить. Он все же задумался и проворчал сумрачно улыбаясь: «Детки, прекратите же, наконец, молоть чушь, мое терпение подходит к концу. Шеф тоже начинает потихоньку бредить — совсем переработал. Если так и дальше пойдет, я сам пропишу себе лекарство».

Меня интересовало, что случилось с профессором. Когда Калвейт рассказал о картине и оконных стеклах, я оттащил Ауль в сторону и шепотом выяснил что к чему.

— Может быть мне прояснить недоразумение? Я бы смогла быстро убедить этого доктора…

— Ты будешь вести себя тихо, — прошептал я. Калвейт хотел попрощаться. Я сказал: «Вы совершаете большую ошибку, доктор. Профессор Гразме так же здоров, как Вы и я…»

— Это не нуждается в Вашей оценке, — поучили меня. — Он уже настолько свихнулся, что он обращался к Вашей знакомой, как если бы она была Ауль.

Серьезная ошибка, подумал я, если он и дальше будет болтать такое, то может сразу же перебираться в мою комнату. Чтобы хотя бы избежать худшего, я сказал: «И все же Вы ошибаетесь. Моя подруга, как Вы знаете, изучает искусство. Она хотела проверить „шедевр“ в кабинете Гразме на его мнимую подлинность. При этом он свалился. Разбитые оконные стекла в любом случае пойдут на Ваш счет. Профессор так надымил, что она попросила его открыть окно — при этом разбились стекла…

Калвейт недоверчиво посмотрел на Ауль.

— Это мне ново, — проворчал он, — об этом шеф ничего не сказал.

— Но это было так, — настойчиво подтвердила Ауль.

Я надел мое зимнее пальто, взял из моей тумбочки сверток, положил его на кровать. В свертке были все принятые таблетки. Это было чудесное чувство, быть свободным от всякого принуждения. Где-то здесь скрывался Фритцхен, охранял Ауль и меня. Я почти сожалел, что он не мог здесь показаться — вероятно, тогда бы и Калвейту затем понадобилась бы помощь.

Мы попрощались. Когда мы спускались по лестнице, мне показалось, что я слышу с третьего этажа взволнованный голос профессора. Он, казалось, бурно протестовал против чего-то.

XXV

Все шлюзы счастья открылись передо мной, боги благотворного веселья отдыхали на мне. Ме послал мне Афродиту и подарил свободу. Я действительно был свободен в идеальном и анархическом смысле этого слова. Мир до звезд был открыт передо мной. Рядом со мной чудесная девушка, незримо рядом с нами смыленный ангел-хранитель, гений, который заботился о нашей безопасности. Не исполнились ли все мои мечты? Не хотел ли я однажды оказаться с Ауль на Земле и иметь при себе Фритцхена в качестве предприимчивого домового? Возможности, о которых я не догадывался, открывались передо мной. Да, у меня был бы повод для безоблачной радости, останься моя вновь обретенная свобода надолго. Но мне оставалась всего лишь ночь и день, затем нас должен был забрать транспорт. Это Conditio sine qua non[31] для моей свободы лежало передо мной словно пропасть.

Покупать платья для Ауль, как бы я сильно не желал этого, не имело смысла. Она тоже ничего не хотела об этом слышать. Но было уже темно, когда мы вышли из клиники, но прохожие, укутанные в теплую зимнюю одежду, поворачивались в нашу сторону, делали свои замечания о странных пристрастиях в моде иностранки.

В то же время, Ауль не была такой закаленной, как могло показаться, как могло показаться. В своих переливчатых трико с регулируемыми обогревающими свойствами, и приняв перед этим препарат, она не чувствовала холода. Грубый светло-зеленый льняной материал, которым они были дополнительно драпированы, был ничем иным как завесой с шестой луны, который разделялись друг от друга обе комнаты. К моему недовольству она даже не убрала вышитые звезды с материала.

На такси до моей квартиры можно было добраться за несколько минут. Я решил поехать домой, чтобы посвятить во все Йоханну, но Ауль наотрез отказалась пойти со мной. Но она и не хотела оставаться в городе, утверждала, что Земля постоянно наполнена адским шумом и воздух имеет противный, ядовитый привкус. Ее жалоба была мне понятна. Почти всю жизнь Ауль провела в гробовой тишине Вселенной. Ее нервы слуха и обоняния реагировали на тончайшие нюансы. Теперь она вдруг подвергнулась влиянию рычания автомобилей, гудения самолетов и других, привычных нам звуков. В городе вибрировали паровые молоты, визжали экскаваторы и пневматические буры, пищанию уличного движения. К этому прибавилась вонь выхлопных газов и дымящейся мостовой. Ауль хотела обратно на луг, провести оставшиеся часы в крестьянском доме, который она уже посетила после своего прибытия. Там, в каких-то кустах, лежало несколько ее свертков.

— Звездочка, в это время года в Маник Майя нельзя оставаться на ночь, — объяснил я. — Давай снимем номер в отеле…» Когда я предлагал это, мне пришло в голову, что у Ауль не было документов.