Вилла Бель-Летра - Алан Черчесов

Отщелкав каналы на телевизоре, он загасил экран и уселся, поджав ноги, в кресло. Делать особенно было нечего: шляться впустую по городу он не хотел, водить по странице ручкой, насилуя лишнее время, — тем более. Чтобы чем-то заняться, он стал извлекать из портфеля бумаги и раскладывать их на столе. Покончив с этим пасьянсом, принялся выбирать себе прикуп, путешествуя взглядом с дальней точки норд-веста на ост, пока не добрался до самого зюйда, обогнув по порядку все островки: схему виллы и сквера, их фотографии, тексты новелл, наброски довольно корявых рисунков, хронологически точную опись событий, выдержки писем, составленный ночью вопросник, несколько беглых пометок, сделанных в электричке на отрывных блокнотных листах. Давно уяснив, что все литераторы делятся на три категории — тех, кто умнее отпущенного им судьбою таланта; тех, кто наоборот; и тех, по чьим горизонтально застывшим весам можно сверять нивелир и бухгалтерские балансы, — Расьоль относил себя к группе А. (Ничего зазорного в том, кстати, не было, если учесть, что в ту же харчевню ходили стоять за похлебкой Золя, Моэм, Честертон, Хаксли, Сартр, Мальро…). Суворов являлся типичным представителем группы второй: сперва напишет, а поймет, чт? сказал, уже после аплодисментов. А вот Дарси — тот точно из третьей бригады, из компании тех, кого Жан-Марк называл про себя «чемпионами серфинга»: непотопляемое, безупречно-упругое скольжение невесомого слога по бурливым волнам кочующих мыслей на чреватой крушением кромке у рифов. У этой породы породистых трубкокурителей, породненных с весьма родовитым Отшельником, чья родословная начинается прежде, чем взбрело Ему на ум породить небо, воды и твердь, есть одно межпородное свойство: каллиграфия. Все эти Прусты, Кафки, Джойсы, Набоковы, Борхесы и Кортасары, сотворившие нам на погибель язык, — маяки, отмечающие заповедную территорию, куда посторонним вход воспрещен, а посвященные и так являются без приглашений. Что до Расьоля, на свой счет он иллюзий не строил: писать по наитию он не умел, да и плавал неважно. Сфера его обитания — суша. Прежде чем тронуться в путь, ему нужно знать направление и обустроить дорогу, снабдив ее рельсами, перевязав решетками шпал, укрепив насыпь, проверив на прочность туннели, расставив ответственных стрелочников — в общем, проделать целую уйму работы и только затем подобрать по маршруту слова.

Переворошив свои записи, он снова полез в портфель, достал карманный атлас дорог и раскрыл его на странице, где мягким карандашом был очерчен узор, соединивший опорные пункты всей фабулы. За предоставленный ей век она охватила почти пол-Европы: Баден-Баден, Мюнхен, Дафхерцинг, Вена, Флоренция, Дублин (оттуда писала Турера), Мадрид (адрес полуфиктивного офиса стопроцентно фиктивного общества). Если сюда добавить Санкт-Петербург и Москву, а также и Лондон с Парижем, то получается… В том-то и штука, что не получается… Ничего, кроме разомкнутых к северу линий. Уподобившись баронету фон Траубергу, при огромном желании, наверно, и можно что-то домыслить. Например, что первоначальный маршрут Горчаков—Пенроуз—Фабьен напоминает петлю. Или силуэт разлегшегося дракона. Или нанизанный на стилет треугольник. Если перевернуть — то бокал. Тонкий стеблем цветок. Что еще? Полумесяц, уродливый профиль, перекушенную пополам букву Q. Предположение, что полученный контур можно дополнить, обнаружив искомую точку — то место, где укрылась, покинув Бель-Летру, графиня, — себя не оправдывало. На всякий случай Расьоль поиграл еще с маленьким зеркальцем, приставляя его к карандашному абрису с разных сторон (инстинкт литератора, призывающий то и дело на помощь симметрию, это искусственное подобие гармонии, «золотое сечение» давно уже отмененной добродетели примитивнейшего из совершенств); как он и предвидел, ничего путного из эксперимента не вышло.

Взяв в руки копию с найденной в архиве виллы искусствоведческой статьи, он перечитал заинтриговавший его фрагмент:

«Приняв в качестве допущения, что царапины на тыльной части постаментов являются выбитыми мелким шрифтом сокращениями с древнегреческого, осмелимся сделать вывод, что статуи „Ночь“, „Флора“, „Весна“ — это еще и скульптурные изображения трех разных муз. Соответственно, Мельпомены, Талии и Эрато — богинь-покровительниц трагедии, комедии и лирики. Чт? за этим стоит — отдельный вопрос. Строить досужие домыслы не входит здесь в наши намерения. Как, впрочем, и предостерегать от этого всех желающих, ободренных нашей гипотезой. Определенно одно: для фон Реттау двойное значение статуй заключало в себе некое немаловажное содержание, раскрывать которое она не спешила. А потому скорее всего тайна эта канула в небытие вместе с ней».

Ну, положим, здесь автор погорячился: никуда она не канула. Тем более — в небытие: трагикомедия была нам разыграна со всем возможным лиризмом. Роль Мельпомены взяла на себя простодушная ликом Гертруда, Адриана исполнила Талию, ну а Элит воплощала, конечно, блудницу Эрато. Мужское участие было сугубо техническим: забивший в экстазе фонтан. А потом, после сцены идиллии, наступила «идиллия наоборот». С этим, пожалуй, все ясно.

Как быть с остальным?

Предположим, Турера была у меня, начиная с полтретьего ночи. Шторы были задернуты, это факт. Предположим, она уловчилась перевести незаметно часы (те лежали на тумбочке рядом с кроватью). Возможно такое? Возможно. Предположим затем, что она пробыла у меня меньше, чем то показалось. Уходя, она тихо шепнула: «Прости, наступает рассвет. Мне пора». Проверять по окну я, понятное дело, не стал: поглядел на часы, на них было ровно пять тридцать. Я отчетливо слышал, как сразу, покинув меня, она зашагала к себе. Предположим, затем по внутренней лестнице апартаментов она поднялась на мансардный этаж. Предположим, что, выждав, пока я усну (минут десять, не больше!) отправилась к Суворову. Предположим и то, что Георгий провел с ней еще один час. Расставаясь с ним, кстати, она бы могла уже смело кивать на зарю: «Наступает рассвет. Прости, мне пора». Но как быть с ее посещением Дарси? Даже если представить себе, что она с него начала, все равно не стыкуется, ведь в ту ночь я не спал. Да, стыдно признаться, но я… караулил. В коридоре была тишина. Предположим, проникнуть к нему она попыталась с балкона. Но деревянные доски, скрипучие, точно ржавый капкан!.. Не могла же она, в самом деле, сползти из окна по веревке! Почему не могла? Очень даже могла! Не могла, черт возьми, потому что я бы их слышал… А если не слышал, то значит они занимались любовью так же тихо примерно, как моргают глаза. Хорошо, предположим и это: с Дарси станется… В таком случае как быть с рассветом? Кто его там для них зажигал? Предположим, вместо рассвета было что-то иное. Галлюцинация? Может быть. Подсыпала что-нибудь в чашку, вероятно — за ужином. Такое возможно? Вполне. К тому же в тот день Оскар был измотан своим пируэтом с упавшей на голову люстрой… Стало быть, так оно и случилось. Предположим. Но если все развивалось в ту ночь с нами именно так, значит, ей пришлось покидать его комнату тем же канатом, а потом спуститься по внутренней лестнице к нам на этаж (Дарси к этому времени спал как убитый), чтоб спокойно пройти по площадке к неусыпно и трепетно ждущему — мне… Акробатка Элит, ваша ловкость достойна лишь восхищения! Итак, подытожим: Дарси — первый, я, дьявол меня подери, к сожалению — второй, ну а третий (заслуженно) — Георгий. Вот и ответ на все «как?». Остается дознаться, кто ее надоумил. Лично бабушка Реттау? Для того ей пришлось бы прожить сто с лишним лет. Отдавая, в который уж раз, дань бессмертию женского племени, позволю, однако, себе усомниться. Скорее всего был некий текст. Завещание Лиры потомкам. Индульгенция музе любви на грехи. Для чего? Чтобы мучить нас торжеством вечной юности собственной тени? Хм… Загвоздка тут в том, что проверить последнее предположение можно только одним — новой встречей с Турерой. Звонить ей в Мадрид бесполезно: телефон отключен. Автоответчик заткнулся и едва ли воскреснет. Единственный мостик — Гертруда. Адриана не в счет: для Элит она — эпизод, почти что статистка. Открывать ей свое местожительство было бы глупо. Посвящать в основные детали — абсурд…

Бьюсь об заклад, Элит ожидает ответного хода. Не рассказов — ей на наши новеллы плевать. Здесь что-то иное. Она хочет, чтобы кто-то из нас вышел на след и след бы привел его к ней. Что ж, похоже, ключ от замочка шкатулки с инструкцией, что делать дальше, хранится в кухаркином фартуке. Больше, собственно, негде. Будем надеяться, завтра мне повезет…

Общество глухонемых в Фюльстенфельдбрукке ютилось на самой окраине городка в одноэтажном здании, напоминавшем своей опрятной наготой (ни малейших излишеств на штукатуренном в серость фасаде, простейшая геометрия коридоров, оконных проемов и стен) скромный морг, куда свозят передохнуть перед отправкой на кладбище подвернувшуюся по пути бесхозную смерть. Расьоль сразу отметил, что дом ему нравится: подходящий приют для трупа, если тому вдруг вздумается проснуться, встать, размять члены и попроситься в бессрочный отпуск за свой счет…