Тоннель - Вагнер Яна

Все это было абсолютно теперь неважно, но против воли Митя вспомнил очки в золотой оправе и желтый брезгливый профиль в салоне Майбаха. Человек с разбитым лицом искоса смотрел на него.

— Так что у них там — запасной выход? — спросил он. — Коридор какой-нибудь для своих наружу? Что? Ладно, меня туда все равно не пустят, но хоть расскажите. Я три часа в засаде просидел, между прочим. Не томите, я с утра голову ломаю, что же они тут затеяли. Хоть убейте, не могу найти логику.

Впереди опять показался белый Ниссан, только совершенно теперь пустой. Ни горбоносого хозяина и его заплаканных дочек, ни доктора, ни водителя Газели там уже не было. Они тоже не знают, подумал Митя. Никто еще не знает, кроме меня.

Мимо, громко цокая когтями по асфальту, промчался рыжий ирландский сеттер, легкий как гепард, счастливый и очень мокрый, словно его облили водой.

— А нету логики, — сказал Митя. — Нет никакой логики. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 21:55

— Вам надо сейчас понять две вещи, — сказала женщина из Майбаха. — Первое: все вы попали сюда случайно. Обслуживать такие объекты могут только специалисты, и это не вы, не обольщайтесь. Здесь не надо водить автобус и штукатурить стены. Там снаружи пятьсот человек, и вот среди них такие специалисты есть. А у вас задача одна: сделать так, чтобы мы успели их найти и безопасно переправить сюда. Так что запомните крепко: вы свое место здесь пока ничем не заслужили. Вам просто повезло. Не справитесь — и вы здесь не нужны. Это ясно?

Девятерых ополченцев, бывших еще недавно спасательной экспедицией, такое резкое понижение в статусе в эту минуту даже не особенно задело. Они молча жадно дышали и глазели по сторонам. Полубезумная байка, в которую никто из них до конца не верил, оказалась правдой, и это надо было сначала переварить. Только передышки женщина в синем не позволила им никакой, и даже больше того — смотрела теперь так, будто бы не сама их недавно еще сюда притащила, да что там — считай, затолкала, а это они напросились и стали теперь обязаны ей и одновременно неприятны, как бывают неприятны лишние рты за столом и незваные дальние родственники.

— И второе, — продолжала она тем временем и после завела совсем уже грозную речь, из которой следовало в том числе, что место свое им придется не только заслужить, но и защищать, причем в смысле самом прямом — с оружием в руках. Что ради общего будущего придется пойти на жертвы, и если отдан будет приказ стрелять, то придется стрелять, не сомневаясь и не задавая вопросов. И что всякий, кто на эти высокие жертвы пойти не готов, может сразу, сию минуту отправляться обратно за дверь, в духоту и зловоние, драться за польские консервы. А на случай, если кому-то придет вдруг в голову воспользоваться оружием для другого — устроить, к примеру, переворот и трудных приказов не выполнять, — им стоит иметь в виду, что протоколы активации засекречены, а без них ни воду, ни еду, ни воздух просто так не получить — никому, так что вредные идеи любого рода следует оставить раз и навсегда, это ясно?

И прежде чем они успели понять, ясно им или нет, большая женщина в синем повернулась спиной, прошла через тесный тамбур к следующей двери и опять подставила лицо куда-то в самую ее середину.

— Пидарасы, — сказала дверь раздраженным старческим голосом. — Гондоны сраные, разогнать вас нахуй.

Однако после все-таки отъехала в сторону с тем же легким шипением, что и первая. Хлынул оттуда ослепительно яркий свет, от которого заболели глаза, и пахнуло озоном, как после грозы, когда выходишь из темного кинозала. Женщина из Майбаха схватила зареванную девчонку в джинсах за плечо, толкнула перед собой в сверкающий проем и шагнула следом. За ними поспешил толстяк в кожаном плаще, но у входа запнулся и прежде, чем войти, потной лапой одернул плащ и пригладил волосы. Лапа заметно дрожала.

Ополченцы, полупьяные от кислорода и свалившейся на них неожиданной и страшной задачи, потянулись было вдогонку.

— Куда, — сказал бледный в мятом костюме, три часа назад застреливший таксиста из Андижона и хозяйку Ниссана с цветами на платье, и встал на пороге. Голос у него был тихий и мертвый. — Сидеть. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 22:23

— Слушайте, мы тут сами прекрасно справимся, — сказала мама-Пежо. — Вы идите, отдыхайте. Ему скучно просто, ну сколько можно сидеть в машине. Еще пару кружочков сделаем, он в коляске заснет. Идите, правда.

Кружочек был уже третий по счету — мимо полицейского Форда до серого Лендровера и обратно, с разворотом у пожилого Вольво-универсала, — однако сонным мальчик не выглядел нисколько, а напротив, очевидно желал развлечений. Варенную кубиками морковку он отверг сразу, а клубнику в сиропе с негодованием забраковала его мать — еще не хватало, там сахара больше, чем в кока-коле, такое даже здоровым детям нельзя. Однако правильная детская еда в Пежо закончилась еще в середине дня, так что в итоге сошлись на консервированной свекле для борща. Которая у матери тоже, к слову, особенного восторга не вызвала, а вот мальчику неожиданно понравилась. Возможно, кстати, из-за цвета, потому что первую банку он съел с ложечки, нетерпеливо разевая рот, а вторую потребовал себе и с упоением передавил один кусочек за другим, как пластилин, размазывая по круглым щекам, майке с Человеком-пауком и наконец по серой обивке сиденья, явно очень довольный результатом. Господи, сказала жена-Патриот, надо ж тряпку было какую-то, не отстирается теперь, но мальчик смеялся, а с ним смеялась и мама-Пежо и свекольные разводы на велюре разглядывала любовно, как рисунки на конкурсе юных талантов.

Батюшка, отведавший вслед за горошком «Бондюэль» еще немного того и другого, снова почувствовал себя неважно и возвратился в свой Лексус. Молодой полицейский уволок голоногую нимфу в кабриолет и держал ее там за коленку. Дети-Патриоты уснули в УАЗе под присмотром отца, который вскорости тоже откинул голову и захрапел — в конце концов, была уже половина одиннадцатого. Длинный день закончился, и ровным счетом ничего больше сделать было нельзя. Устало жужжали лампы, воздух не двигался и продолжал густеть, однако мальчик был сыт и весел, и мама-Пежо, румяная, бодрая, выглядела так, словно катила сына по солнечному бульвару.

— И соки эти все порошковые, между прочим, — говорила она как раз. — Ничего там полезного, сахар и консерванты. Реклама одна.

— Ой, ну с ума не сходи, — отвечала ей жена-Патриот. — Соки у нее вредные, напридумывали себе, я не знаю. Всю жизнь пили, и ничего, слава богу. У нас на работе одна такая тоже, сама не жрет ничего и дочке не дает. Девять лет ребенку, она ей конфеты считает, совсем уже.

— И правильно делает, — сказала мама-Пежо, ловко разворачивая коляску. — Знаешь, сколько сейчас диабетиков? Со школы прямо, а всё еда потому что ненатуральная. Нечего лениться, трудно, что ли, компот сварить ребенку? Яблочек собрала и сварила. И сахара никакого не надо...

— Ты еще скажи, оладушки вредные, — перебила жена-Патриот. — Я знаешь какие пеку! В два пальца, как пышки.

Может, за этим и рожают детей, думала Саша. Чтоб точно знать, как правильно. В пустой Тойоте все было неправильно, совсем.

— Мы на даче в том году четырнадцать ведер антоновки собрали, — сказала жена-Патриот. — Мама еще покойница сажала. Половина попортилась, выкинули. А в этом не будет яблок. Год не яблочный, — голос у нее вдруг выцвел, губы задрожали.

— Так, ну-ка посмотри на меня, — сказала мама-Пежо. — Чего ты? Всё нормально, поняла меня? Нор-маль-но! Вот так! И не придумывай ничего...

Мальчик качнулся в своей коляске, вытянул перепачканные свеклой руки вперед и засмеялся. Вдоль ряда ему навстречу шел человек в заляпанной рубашке и широко, ласково улыбался.

— Это кто у нас тут такой чумазый? — спросил веселый человек и присел перед коляской на корточки.

А за ним в проходе стоял Митя — мокрый, как будто попал под дождь, и лицо у него было тоже мокрое и больное.

— Сашка, — сказал он. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 22:32