Становой хребет - Юрий Сергеев

В заводь Егора выкинуло полуживым. Когда он опомнился, подумал: Марико обязательно вынесло сюда, рядом, в эту яму… И Быков даже застонал, представив, как она лежит на холодном тинистом дне, а кругом шныряют башкатые налимы.

Наутро он шарил шестом с плота, потом закидывал сеть с грузами, напряжённо вглядывался в бездонную зелень глуби.

И только к вечеру, усталый, разбитый, машинально приготовил дрова, вздрагивая от каждого стороннего шороха и треска. Егору мерещилось, что вот выйдет она сейчас из леса, присядет у огня на корточки и протянет к огню свои назябшие ладошечки. Уже давно остыл ужин. Егор так и не стал есть.

Он не думал ни о чём, ни о завтрашнем дне, ни о страстях земных. Тупо сидел на сырой земле. И витал в его ушах её пленительный полудетский голосок, и виделась ему её робкая улыбка…

Когда Егор очнулся, то его оглушил ненавистный ропот воды. И отчаявшись до свирепости, вдруг остервенело вскочил. Долго бился с лесом, ломая ударами ног и рук безвинный сухостой, что-то орал бессвязно. И бессильно упал у потухающего костра…

Наутро нашёл в вещах Марико шкатулку с обмазанной воском крышкой. В ней сиротливо лежал вчетверо сложенный листок шероховатой рисовой бумаги. Он торопливо развернул его и впился глазами в ровно написанные карандашом строки:

«Если со мной что случится. Тому, кто найдёт это письмо, просьба передать его Быкову Егору Михеевичу, приискателю на прииск Незаметный у реки Алдан.

Егор, здравствуй!

Я немного заблудилась в тайге и не успела к твоему отплытию всего на несколько часов. Это побудило меня упросить Мартыныча за хорошую плату срубить мне небольшой плот, спешу и надеюсь тебя догнать.

Ему я тоже оставила письмо, если я не найду тебя, потеряюсь в этих страшных местах, ты, всё равно, попадёшь к нему и будешь знать, что наш старик сгорел в своём доме.

Шофёр умер от сердечного приступа, и теперь нам надобно со скорбью поминать их души. Уже некому побеспокоиться о нас с тобой, потому что наши адреса на бумажках старика в надёжных руках.

Я люблю тебя, Егор! Если не догоню, через тунгусов буду искать Игнатия Парфёнова, чтобы передать весточку и встретиться.

Я тебя очень хочу видеть и поэтому ничего не боюсь. И ещё, возможно, у нас с тобой будет великая радость, но я не хочу об этом писать, чтобы не спугнуть её. Гложет сердце плохое предчувствие, поэтому пишу это письмо, словно завещание…

Егор понуро сидел у костра. Не хотелось никуда плыть, никуда стремиться. Только сейчас он в полной мере осознал, как дорога ему была покоящаяся в ледяной воде хрупкая девушка. Она пожертвовала собой с чистой верой в любовь, решилась даже вступить в поединок с коварным и жестоким Кацумато.

Егор провёл пальцем по лезвию топора, поднялся, выбрал подходящую лиственницу, срубил её и вытесал из цельного ствола островерхий столб-часовенку, по русскому обычаю отмечающую место внезапной гибели человека.

Врезал в неё перекладину и выжег накалённым в костре ножом ряд каллиграфических букв, написанию которых его так терпеливо обучала Марико.

Вкопал столб рядом с крестом братьев Фоминых… Стонущим криком вплелись в шум воды и ветра прочитанные им самим же слова отчаянья:

«Я буду помнить тебя, Марико!»

Потом опять сидел у огня и дивился той невероятной силе, что таилась в этой удивительной женщине… Что за тайну она унесла с собой? Что за великую радость она собиралась поведать, неужто… Неужто!

Да нет… не может быть, чтобы она, забеременев, кинулась очертя голову за ним следом… но всё же, что она хотела рассказать при встрече?

Он неторопливо перебирал в памяти её привычки, пристрастия, жесты. Сами собой с потрескавшихся и обветренных губ потекли строки стихотворения, которое она ему читала в родительской горнице:

В пути и в пути,и снова в пути и в пути…Так мы, господин,расстались, когда мы в живых.Меж нами лежатбессчётные тысячи ли,И каждый из насу самого края небес…

Было так одиноко, так горько, так сложно оторваться от этого проклятого места и ступить на хлюпающий в волнах неугомонной реки паром… Даже солнце прикрылось траурным саваном облаков, даже ветер притих, и словно кто повторял эхом: «Марико… Марико… Марико…»

27

Медведь был голоден и худ. Он долго караулил, когда двуногое существо, сплывшее по реке перед самым заходом солнца, отдалится от страшного костра к прибрежным кустам и подойдёт на расстояние прыжка.

От огня доплывали соблазнительные запахи свежего мяса оленя. Затупившиеся к старости когти и клыки уже плохо выкапывали корни, не мог амикан проникнуть в норы бурундуков с запасами кедровых орехов. Ему уже не хватало сноровки, чтобы настигнуть сокжоя.

Глухо шумел перекат, скрывая злобное ворчание и треск сухих веточек под тяжёлыми лапами медведя. И как только человек пошёл на берег, зверь стремительно взвился на дыбы с устрашающим рёвом.

У Егора застыла в жилах кровь от неожиданности при виде летящего на него мохнатого привидения. Он даже не вспомнил о ружье, лежащем у костра. Доли секунды отведены были старателю его судьбой на раздумья.

Скорее инстинктивно, благодаря урокам деда Буяна и японца, он бросился навстречу с пронзительным криком и нанёс страшный, сокрушающий удар ногой.

Медведь грохнулся на гальку, осатанело взревел и уже по-собачьи, на четырёх лапах метнулся к ускользающей добыче.

Сердце Егора вдруг полоснула боль, он услышал остерегающий крик Марико и, внезапно зарычав, сам кинулся в атаку. Зверь на мгновение застыл и опять ткнулся в камни носом от жестокого пинка. Грабанул когтями воздух, где только что был человек.

А тот и не думал отступать, порхал вокруг, как птица, жаля медведя болезненными ударами и оглашая остервенелыми воплями.

Зверя впервые, за долгую жизнь, обуял панический страх. Он уже не нападал, норовя прорваться в кусты и убежать, но человек не дозволял ему это сделать, мстил за подлое нападение за гибель Марико.

Егор успел схватить у костра моток верёвки и опять заплясал в диком танце вокруг противника. Верёвка сомкнула медвежьи челюсти, стянула все четыре лапы, и зверь затих.

Он лежал теперь чёрной глыбой рядом с костром. Человек натаскал плавника, спокойно поужинал. И когда посмотрел на зверя, тот отвёл глаза.

Егор постепенно отходил от беспамятства схватки, удивляясь тому, что скрутил голыми руками таёжного великана. Величие духа человека — опять вспомнились слова Игнатия. Из глаз медведя катились слёзы. Сильным и непокорным страшнее всего принимать неволю, осознавать свою беспомощность…