Благоволительницы - Джонатан Литтелл

С каждым днем становилось все холоднее, а между тем моя шуба еще не была готова. Для Везело Рейтер раздобыл теплое пальто на подкладке, которое, правда, было ей великовато, а мне приходилось довольствоваться меховой шапкой. Это не нравилось Везело: «Головной убор не по уставу, гауптштурмфюрер!» – воскликнула она, в первый раз увидев меня в шапке. «Устав утвердили до нашей кампании в России, – заметил я вежливо, – и никто еще не знал, какие здесь будут условия. И, обращаю ваше внимание, у вас пальто тоже неформенное». Она лишь пожала плечами. Я надеялся, что, пока она копается в документах, мне удастся съездить в Ворошиловск и встретиться с Юнгером, но ничего из этого не вышло, и я вынужден был выслушивать разглагольствования Везело. Наконец настал момент, когда мне пришлось сопровождать ее в Нальчик. По пути я заикнулся о Фоссе, члене комиссии вермахта. «Доктор Фосс? – произнесла она задумчиво. – Действительно, он человек известный. Но его работы сейчас очень критикуют в Германии. Интересно было бы с ним встретиться». Я тоже очень рассчитывал поговорить с Фоссом, но наедине или уж по крайней мере без этой нордической стервы; мне не терпелось продолжить давешний спор, и потом меня, признаюсь, очень тревожил недавний сон, а разговор с Фоссом – без упоминания отвратительных подробностей, разумеется, – помог бы пролить свет на некоторые моменты. В Нальчике я сперва зашел в штаб зондеркоманды. Перштерер отсутствовал, но нас принял Вольфганг Рейнхольц, офицер команды, тоже занимающийся проблемой Bergjuden. Рейнхольц сообщил, что эксперты вермахта и Министерства по делам восточных территорий уже уехали. «Шабаев, представитель горских евреев, имел с ними беседу, а потом показал им колонку ». – « Колонку? – встрепенулась Везело. – Это еще что такое?» – «Еврейский квартал. Он расположен южнее центра города, между вокзалом и рекой. Вы тоже его посетите. По моим сведениям, – Рейнхольц повернулся ко мне, – Шабаев заблаговременно велел вынести из домов ковры, кровати, кресла, чтобы скрыть богатство Bergjuden, и угощал наших специалистов шашлыком. Они так ни в чем и не разобрались». – «А вы почему не вмешались?» – возмутилась Везело. «Тут возникают некоторые сложности, фрейлейн доктор, – ответил Рейнхольц. – Юрисдикция. В настоящий момент нам запрещено предпринимать что-либо в отношении кавказских евреев». – «Ну, меня-то, – Везело поджала губы, – смею вас заверить, на мякине не проведешь».

Рейнхольц позвал двух людей из орпо за Шабаевым, затем угостил Везело чаем; я позвонил в военную комендатуру Фоссу, но его не оказалось на месте, и мне пообещали, что он свяжется со мной, когда возвратится. Рейнхольц, как, впрочем, и все, уже прослышал о приезде Юнгера и теперь расспрашивал Везело о национал-социалистических убеждениях писателя; она ничего о них не знала, но вроде бы слышала, что Юнгер не состоит в Партии. Наконец появился Шабаев, старик с окладистой бородой, одетый как кавказский горец. «Маркел Авгадулович», – отрекомендовался он. Держался Шабаев сдержанно и уверенно, говорил по-русски с акцентом, но у переводчика, похоже, не возникало сложностей. Везело указала ему на стул и перешла на язык, которого никто из нас не знал. «Я владею диалектами, довольно близкими к татскому, – объяснила она. – Суть моей беседы с Шабаевым я потом изложу». Мы с Рейнхольцем решили выпить чаю в соседней комнате. Он заговорил о ситуации в регионе; успехи большевиков при Сталинграде спровоцировали волнения среди кабардинцев и балкарцев, а в горах снова активизировались партизаны. ОКХГ планировал как можно скорее провозгласить регион автономией, ликвидировать колхозы и совхозы в горных областях (за исключением тех, что располагались в долинах Баксана и Терека и считались русскими) и, чтобы успокоить людей, раздать землю местному населению. Через полтора часа появилась Везело: «Старик покажет нам квартал и свой дом. Вы со мной?» – «Охотно. А вы, Рейнхольц?» – «Да, там стоит побывать еще раз: кормят вкусно». И мы на машине, под конвоем трех чинов орпо, отправились к Шабаеву. В просторных смежных комнатах кирпичного дома с широким внутренним двором почти не было мебели. Нас попросили снять обувь и пригласили присаживаться на потрепанные подушки, лежавшие на полу, две женщины расстелили перед нами длинную клеенчатую скатерть. В комнату проскользнули ребятишки и теперь толпились в углу, тараща на нас огромные глазищи, перешептываясь и хихикая. Шабаев сел напротив нас, женщина примерно его возраста, в цветном платке, обвязанном вокруг головы, разливала чай. В помещении было холодно, и я не стал снимать пальто. Шабаев что-то сказал на своем языке. «Он извиняется за плохой прием, – перевела Везело, – нас не ждали. Его жена приготовит чай. Он позвал соседей, чтобы мы могли поговорить и с ними». – «Чай, – уточнил Рейнхольц, – означает “есть до отвала”. Я надеюсь, вы успели проголодаться». Вошел какой-то мальчик и, сказав хозяину несколько слов, снова выскочил во двор. «Я не поняла», – занервничала Везело. Она обменялась парой фраз с Шабаевым. «Он говорит, это сын соседа. Они разговаривали по-кабардински». Очень красивая девушка в платке и платье с глухим воротом принесла из кухни стопку лавашей и тарелки. Потом они с женой Шабаева принялись расставлять миски с творогом, сухофруктами, конфетами в серебряных обертках. Шабаев разламывал лаваш и передавал нам теплые, душистые, с хрустящей корочкой куски. В дверях появился старик в папахе и мягких сапогах, за ним другой, они заняли места рядом с хозяином. Шабаев всех представил. «Тот, что слева, – тат-мусульманин, – начала Везело. – Шабаев пытается мне доказать, что лишь немногие таты исповедуют иудаизм. Я должна с ними поговорить». И она пустилась в долгие прения со вторым стариком. Мне стало скучно, я лениво жевал и разглядывал комнату с голыми свежепобеленными стенами. Дети в молчании слушали разговор и внимательно разглядывали нас. Жена Шабаева и девушка вернулись с блюдами вареной баранины в чесночном соусе и мучными клецками. Я принялся за еду, в то время как Везело продолжала дискуссию. Потом подали куриный шашлык, хозяйка положила его весь на один из лавашей, остальные лаваши Шабаев раздал вместо тарелок и стал острым кавказским ножом, кинжалом, снимать для каждого из нас мясо с шампуров. Следом подоспела долма, виноградные листья, фаршированные рисом и мясом, которую я любил намного больше вареного мяса и поэтому воздал ей должное, Рейнхольц не отставал, а вот Везело к угощению не притронулась, и Шабаев попенял ей на это. К нам присоединилась жена Шабаева и, эмоционально жестикулируя, стала сокрушаться, что Везело ничего не ест. «Фрейлейн доктор, – я решил передохнуть, – а где они спят?» Везело обратилась к жене Шабаева: «Она уверяет, что прямо здесь, на досках». – «Врет, мне кажется», – встрял Рейнхольц. «Она жалуется, что их матрасы при отступ лении украли большевики». – «Может, и правда», – заметил я Рейнхольцу, тот рвал зубами шашлык и только пожал плечами. Девушка по мере надобности подливала нам чай, сначала черную заварку из маленького чайничка, а потом кипяток. Когда мы наелись, женщины убрали остатки, сняли скатерть; Шабаев ненадолго вышел и вернулся в сопровождении мужчин, державших музыкальные инструменты; он усадил их в ряд у стены напротив стайки детей. «Он предлагает нам послушать татскую национальную музыку, посмотреть танцы и убедиться, что они те же, что и у других кавказских горцев», – пояснила Везело. Самодеятельный ансамбль состоял из тара, напоминавшего гитару с длинным грифом, саза, с грифом покороче, глиняного горшка с отверстиями, в которые дудят с помощью тростинки, и ручных барабанов. «“Саз” – тюркское название», – вставила Везело, демонстрируя свои познания. Музыканты наигрывали разные мотивы, а девушка, прислуживавшая нам за столом, сдержанно, но удивительно грациозно танцевала перед нами. Остальные мужчины хлопали в такт. Новые гости входили, опускались на пол или стояли, опершись о стену, – женщины в юбках до земли, малыши, жавшиеся к ногам взрослых, мужчины в национальной одежде или в потертых костюмах, некоторые даже в рабочих куртках и фуражках. Одна женщина, не прикрываясь, кормила грудью ребенка. Какой-то юноша, высокий, гордый, пластичный, скинул пиджак и тоже пустился в пляс. Все это очень походило на праздник в Кисловодске; большинство мелодий, веселых и пьянящих, отличал непривычный для моего уха синкопированный ритм. Старик затянул жалобную песню, аккомпанируя себе на банджо с двумя струнами, которые он защипывал плектром. Еда и чай привели меня в состояние дремотного умиротворения и полного довольства, действо казалось мне красочным, люди добросердечными и радушными. Музыка смолкла. Шабаев произнес короткую речь, которую Везело не стала переводить; потом нам вручили подарки: Везело – огромный восточный ковер, сотканный вручную, двое мужчин раскатали его перед нами, а потом опять сложили, а нам с Рейнхольцем – два кинжала в ножнах черного дерева с серебром. Кроме того, Везело получила от жены Шабаева серебряные серьги и кольцо. Потом все толпой ринулись во двор провожать нас, Шабаев торжественно жал нам руки. «Благодарит за то, что мы дали ему возможность показать гостеприимство татов, – отчеканила Везело. – Извиняется за скромный прием, просит покарать большевиков, ограбивших его народ».