Опасное соседство - Ялмар Тесен

Она медленно ехала по красной грунтовой дороге, что вилась среди пастбищ, и смотрела по сторонам, но не с удовлетворением, какое испытывает фермер, оглядывая свои угодья и отмечая, что земля покорна воле хозяина и дает прекрасные плоды, а хмурясь, печалясь, отчего лицо ее с высокими скулами, решительным подбородком и слабо золотившейся в закатных лучах кожей казалось особенно прелестным. Она закусила губу и остановила машину у дороги, где в загоне среди уже высокой, по колено, юной ржи было несколько молодых кастрированных шотландских бычков. Джин выскочила из машины и встала, чуть расставив ноги и держась руками за верхний слой проволочной ограды.

Черные безрогие бычки выглядели тучными, шкуры у них лоснились, и Джин порадовалась, что ни на шаг не отступила от установленного Саймоном графика их кормления. Он всегда говорил, что это слишком важное дело, чтобы доверять его интуиции Генри и его весьма неопределенному календарю. И все же она страшилась будущего, своей неспособности стать действительно безупречным фермером, чего всегда хотела раньше. Она понимала, что упрямые кислые почвы вельда, сейчас скрытые под своим зеленым экзотическим покровом, будут день заднем, безостановочно восстанавливать свои права и владения, а гусеницы и жуки будут продолжать свои бесконечные нашествия; а Генри, того и гляди, опять напьется невесть с чего и надолго исчезнет — разбираться с домашними неурядицами; Саймон же никогда больше не вернется. И Джон уже отслужил свои два года в армии и теперь должен поступать в университет, уж об этом-то она непременно позаботится, хотя бы во имя покойного отца; но вот даже ради Саймона она вряд ли сможет всегда жить на ферме одна и заниматься сельским хозяйством, фермерством, как это сделал бы он сам.

Она не ощущала в этой земле неподвижности, как и окончательной точки в своей жизни.

На фоне закатного неба медленно проплывала бесцветная и беззвучная вереница птиц. На дамбе у запруды отчетливо вырисовывались силуэты гусей, вспыхивая белым в последних солнечных лучах. В небе постепенно гасли багровые краски, и Джин понимала: в этот вечер она прощается с Саймоном.

Снаружи дом казался темным и тихим. Она постояла на крыльце, прислушиваясь к хору лягушек и сверчков, грянувшему с новой силой, и ощущая тоскливое одиночество. Потом выключила свет на крыльце, вошла в дом и заперла за собой дверь. На мгновение задержалась у телефона, решительно отвернулась и пошла на кухню, твердо намереваясь приготовить себе ужин повкуснее — омлет с петрушкой и, может быть, со спаржей. Потом налила себе вина и включила приемник.

Посмотрев телевизор, Джин долго плескалась под горячим душем и наконец отправилась в спальню, забралась в постель и доставила себе редкое удовольствие — почитала лежа, прихлебывая горячее молоко, и выкурила сигарету. Потом она отложила недочитанный триллер — ей хотелось почитать еще, но почему-то было немножко страшно, совсем чуть-чуть, и почему-то казалось, что этот черный леопард ходит поблизости, рядом с домом, и тогда она выложила на столик у кровати электрический фонарик и старый кольт Саймона, автоматический, 38-го калибра. Такие пистолеты она помнила по старым фильмам о чикагских гангстерах: длинный ствол, вороненый затвор, тупой курок и магазин, полный блестящих патронов, отсвечивающих бронзой. Впрочем, кольт был в отличном состоянии и вполне мог ей пригодиться. Было уже около двенадцати, когда она наконец выключила свет. Некоторое время она полежала в темноте, потом заставила себя снова включить свет у кровати, встать и запереть дверь в спальню, а также закрыла и заперла оба окна, выходившие на лужайку перед домом, откуда видна была долина, похожая сейчас на черную пропасть. На единственном незакрытом окне справа она защелкнула ограничитель, оставив щель сантиметров пятнадцать, через которую лился ночной воздух, пахнувший влажной землей и травой; луны не было, стояла полная тишь, только вдали плыли, затихая, крики чем-то потревоженных хохлатых ржанок.

Поток холодного воздуха медленно стекал по склону холма, над истоптанным овцами пастбищем, неся с собой росу, способную с первыми лучами солнца превратить паутину в бриллиантовое ожерелье. Эта воздушная река была насыщена различными ароматами: в ней чувствовался легкий запах грибов, характерный для ранней осени, и резкий аромат зреющих апельсинов, и запах псины, смешанный с теплой прелой вонью собачьих подстилок. Вода в бассейне, пахнувшая химией, и кисловатый запах дыма говорили леопарду только о том, что здесь определенно живут двуногие существа, в этом мрачном приземистом доме на вершине холма, выкрашенном пепельно-серой краской, с белыми оконными проемами. Дом был виден издали. Однако лишь один-единственный запах доминировал для леопарда надо всем остальным, точно запах крови: так пахла одежда, волосы, руки человека, и лишь этот запах вызывал у него желание приоткрыть пасть, лизнуть, попробовать языком и зажмуриться от восторга. Черной тенью, более густой, чем окружавший его предрассветный мрак, он плыл, точно переливаясь в иную форму, когда подныривал под проволочную ограду или пересекал распаханное поле.

Вскоре он ступил на поросший короткой травой двор, но, поскольку собачий запах все усиливался, помедлил и сменил направление, как бы унося собственный запах с собой. Теперь он двинулся вокруг дома, чтобы умолкнувшие было собаки не учуяли его снова. Потом остановился у одного из окон, приподнялся, положив лапы на подоконник, и поднял уши, прислушиваясь к звукам внутри затихшего дома; он слышал ритмичное металлическое позвякиванье, означавшее стук часов, достаточно громкое и похожее на биение сердца, мурлыканье холодильника и тихое — таким может быть только дыхание живого существа — дыхание его спящей жертвы. Угол приоткрытой кухонной двери как бы выступал из темноты, и оттуда проистекал ручеек теплого воздуха. Леопард вошел в дом очень осторожно, нервно подрагивая усами, припадая к полу каждый раз, когда нерешительно опускал лапу на непривычно холодные плитки пола. Зрачки его в полной темноте кухни расширились до предела, и он внимательно разглядывал окружавшие его предметы, воспринимая их, однако, как некие единообразные выступы и формы. Главными же для него были показания усов и языка, которые отмечали все: различие в температуре у пола и потолка, мягкость ковров и, наконец, то, что его добыча находится в данный момент менее чем в двух метрах от него, за дверью.

Обычно спавшая очень крепко, Джин немного удивилась тому, что проснулась еще до рассвета; в спальне стоял серый полумрак. Часы со светящимся циферблатом показывали чуть больше половины пятого, и сердце у Джин почему-то стучало как бешеное. Она понимала, что ее, должно быть, разбудило что-то необычное, но не осмеливалась даже подумать, что в дом мог залезть грабитель — ничего страшнее она и вообразить себе не могла, — и лежала неподвижно в темноте, с широко открытыми глазами. Когда она снова услыхала этот осторожный шорох, даже не шум, а просто нечто, свидетельствовавшее о том, что в доме кто-то есть, то прислушалась и услышала отчетливо глухой удар по полу, очень похожий на то, как стучит хвостом ее сиамский кот, когда он с важным видом, мурлыча, призывает обратить на него внимание, прохаживаясь возле кресла или стула и постукивая подрагивающим хвостом по ножкам. Однако сейчас кот крепко спал у нее в ногах, а все остальные здешние кошки обычно ночевали в амбаре с люцерной, если не было слишком холодно. Она припомнила, что, как всегда, оставила кухонную дверь незапертой, так что, может быть, это просто кто-то снял обувь и стукнул башмаками по полу. Теперь голова у нее работала абсолютно четко; не зажигая света, она нащупала на столике у кровати свои часы, зажигалку, будильник и, наконец, рукоять пистолета, медленно подтянула пистолет к себе и села в кровати, прижимая оружие к груди вместе с одеялом.