Янтарная Цитадель - Фреда Уоррингтон

Эда коротко хохотнула, и опять согнулась в кашле.

– Это правда. Я тебя предупредить хочу, деревенская. Он скоро придет за тобой.

– Почему?

– Он выбирает самых красивых, что парней, что девок. И забирает скоро, пока краса не сошла. Пытатель придет за тобой, Изз-зомира.

– Ты меня просто напугать хочешь!

– Пытатель придет за тобой, – небрежно повторила Эда, укладываясь на собственную подстилку.

И каждый час Изомиру будил если не кашель Эды, то шепот одной из ее товарок – «Старый скелет придет, Из-зомира».

Наутро Эду трясла лихоманка, и работать она не могла. Изомира, мстительностью не отличавшаяся, вызвалась остаться и приглядеть за больной, но подобная снисходительность не дозволялась. Девушку вместе с остальными рекрутами выгнали сметать с плит слой снега на три пальца, прежде чем вновь приступить к работе.

Отходя от камня на первый, мучительно ожидаемый перерыв, Изомира увидела, как падает ей под ноги работник, только что отпустивший канат блока. Девушка в ужасе отскочила. На белом лице рабочего выделялись синие губы, ногти на покрасневших руках словно покрылись мелом. Подошел охранник, рявкнул на строптивца, пнул под ребра – от пинка тело перевернулось, а пустые глаза мертво глянули в небо.

В один день упали с лесов двое – Изомира видела, как они расшиблись. Еще один умер от обморожения – девушка опасалась, что эта судьба уготована и ей с Латом. К пятому дню едва ли не все рекруты мучились простудами и лихорадками, и каждая ночь уносила одну-две жизни. Но ручеек новых работников, здоровых и невинных, продолжал течь, заполняя места умерших.

Эда поправилась немного, но грудной кашель еще мучил ее, когда женщину вместе со всеми выгнали работать на лесах.

– Я так готова умереть хоть сейчас, – поделилась она с Изомирой как-то вечером, присев с ней рядом. – Иначе отсюда не выберешься.

– Не говори так! Я не верю, что никогда не вернусь домой.

– Подожди, вот проработаешь тут с нашей.

Холод выморозил из Эду наглость, а из Изомиры – страх. Подругами они не стали, но общаться мирно могли.

– Я не верю, что царь это все дозволяет! Если б он знал, каково нам..

– Ты про какого царя говоришь? Возлюбленного Гарнелиса, лелеявшего свой край, как редкий цветок? Или этого Гарнелиса, безумца? Вы, деревенские, приходите такие наивные, говорите «Не верю, царь добрый!». Да он не может не знать. Мы у него на парадном крыльце сидим.

– Я думала… нам всегда твердили, что царь добр… и все в это верили, пока не явился Бейн.

– Дай я тебе объясню кое-что, деревенская. Два года назад Париона была летним краем Нефетер на земле. Я была актрисой, то есть собиралась. Училась в театральной труппе; надеялась когда-нибудь попасть в Большой Царский. – Женщина зло хохотнула. – Поосторожней надо быть с желаниями – теперь я работаю на том самом месте, где он стоял. А потом все начало меняться. Тихо так, незаметно. Царь затеял стройку, ему нужны добровольцы. Когда об этом объявили, все звучало так здорово – кто мог знать, во что нам эта стройка встанет? Добровольцы нашлись, но мало, и набор пошел принудительным – выбрали, и валяй в каменоломни, хочешь-не хочешь. Настроение начало меняться. Вдруг армия разрослась, и во все начала встревать, словно они нарочно всех ублюдков в воеводы произвели. Народ начал волноваться. Сафаендер ставит пьесу, в которой все за нас высказал – так вежливо, что ты! Но царь все понял. Он снес театр.

– Моя сестра так хотела в нем побывать, – прошептала Изомира.

– Потом царь перестает выходить на люди. Пошли даже слухи, что он с родней разругался. Внучка его гибнет при кораблекрушении, и – что за совпадение! – парой месяцев спустя умирает царевич Галемант. Говорят, болел, хотя тут же пошли слухи, что царь родного сына приказал убить. И убили – прямо в храме Нут. Знаешь, мне уже все равно. Сафаендер все уже высказал – а посмотри, что с ним случилось.

Женщина отвернулась, накрывшись с головой покрывалом. Похоже было, что она плачет.

– Эда? – окликнула ее Изомира, но ответа не было.

На шестой день, когда девушка трудилась над третьей каменной плитой, работу каменотесов пришел проверить надсмотрщик, которого Изомира прежде не видела. Носил он светло-серый плащик без капюшона и черные перчатки. Когда он остановился рядом с Изомирой, девушка увидела, что у него снежно-бледная кожа, непримечательное лицо и очень темные глаза.

– Не обращайте на меня внимания, трудитесь, – посоветовал он.

Пальцы девушки замерзли, запястья болели. Она едва могла удержать резец и киянку.

– Благодарю, господин…

– Лафеом, – подсказал незнакомец мягким голоском. – Архитектор.

Изомира выпрямилась, изумленная.

– Вы придумали это… эту башню?

– Разве не прекрасно видеть наших подданных, трудящихся плечо к плечу ради воплощения государевой мечты?

В голове Изомиры зазвучал язвительный голос Серении: «Можно и так сказать». К собственному стыду девушка поняла, что произнесла это вслух.

– Вы не счастливы пожертвовать ради царя своим временем и трудом?

Черные глаза архитектора буравили девушку, и Изомира ощутила укол страха.

– Как… как высока будет Башня? – пробормотала она.

Взгляд Лафеома растекался по ней, как чернила.

– Она достанет до небес. Это было исключительно интересной задачей – разработать как схему снабжения столь великой стройки, так и конструкцию…

– А ваши вычисления, – Изомира не была уверена, говорит ли своим голосом или голосом Серении, – включают расчет числа потребных для завершения Башни людских жизней?

От взгляда Лафеома по спине девушки забегали мурашки.

– Их будет столько, сколько потребно. – Он отступил на шаг, оглядывая ее работу – три огромных буквы, высеченных в заснеженную плиту. – Разве старший каменотес одобрил эту работу? Она выполнена посредственно.

– Холод, – объяснила Изомира. – Гляньте на мои руки. Я инструмент удержать не могу. Как и все мы. Мы работаем слишком подолгу!

– Если ваша работа выполняется хуже дозволенного, вам подыщут другое место, попроще, – объявил Лафеом бесстрастно. И ускользил прочь, беззвучно, как призрак.

Когда Изомира вечером вернулась в камеру, засыпая на ходу, товарки сообщили ей, что Эда днем потеряла сознание на лесах, и пару часов спустя умерла. Обе говорили хрипло, вытирали слезы и начинали покашливать.

Изомира пошла глянуть на тело Эды. Ощущая себя осквернительницей могил, из кармана она вытащила медальон Серении.

– Кто из вас взял мою статуэтку богини, – объявила она сокамерницам, – оставьте. Пусть она благословит вас.

В столовой, сидя рядом с Латом, она обнаружила, что у нее пропал аппетит. Травяной отвар и горячую воду она пила кружками, но не могла проглотить ни кусочка пищи, и спорила с Латом, подпихивая ему тарелку, до тех пор, пока юноша не съел и ее порцию. В груди у нее кололо, от шума гудело в голове.