Преступление не будет раскрыто - Анатолий Семенов

— Ты вот что, — сказал ему Пушкарев, остановившись и что-то соображая. — Я сейчас зайду к каптенармусу, а ты иди в проходную. Там к тебе девушка приехала. Свидание разрешаю. Надзиратель об этом знает.

Вадим остановился и побледнел.

— Иди, иди, — сказал Пушкарев спокойно, как будто не замечая перемены в лице заключённого, и пошёл.

«Марина. Неужели она? — подумал Вадим. — Но ведь она решила развестись. Зачем приехала?»

Собравшись с духом, сделал один шаг и почувствовал, что ноги словно одеревенели. В сильном волнении подошёл к двери и, тихо открыв её, вошёл внутрь. Перед ним была дверь из массивной железной решётки на огромных засовах. За нею стоял солдат с оружием.

— На свидание? — спросил он.

Вадим молча и нерешительно кивнул головой. Солдат также молча, но резко наклонил голову вправо, разрешая пройти.

Вадим повернул налево и вошёл в маленькую комнату. В ней сидел один высокий тощий надзиратель с чёрными усами.

— На свидание? — спросил надзиратель.

— Так точно, гражданин начальник, — ответил Вадим, тяжело переводя дыхание.

— Фамилия?

— Пономарёв Вадим Георгиевич.

— Проходи.

Смежная с этой комнатой была комната свиданий. Она была открыта. Вадим не помнил себя, когда вошёл в неё. Он увидел Инну Борзенко.

Увидев подругу по несчастью, Вадим в первое мгновение был ошеломлён. Её никак не ожидал. Но растерянность, которая нагнеталась в нём с каждым шагом, когда он шёл сюда, предчувствуя, как унизительно будет для него свидание с Мариной, если бы это была она, — эта растерянность постепенно стала исчезать.

Они поздоровались. Вадим сел за стол напротив её. Так полагалось. Надзиратель заглянул в комнату, очевидно хотел удостовериться, правильно ли они сидят, и скрылся. Вадим ещё чувствовал слабую дрожь в коленках, но стал успокаиваться, и тут как назло появился нервный тик левого века — ощущение для него весьма неприятное, непривычное, которого никогда раньше не было. Оно появилось после усиленных допросов и очных ставок в связи с побегом группы Султана. Вадим потёр глаза кулаком и не говорил ни слова. Инна тоже молчала. И как-то странно, пристально, с какой-то смесью жалости и собственного превосходства, смотрела на него. Этот пристальный, холодный отчуждённый взгляд для него был новостью. Давно минуло время, когда она клялась в любви ему, и большие серые, в рыжую крапинку глаза её, похожие на кошачьи, — потому Вадим и прозвал её Кошкой, — смотрели на него с искренней, неподдельной любовью. Сейчас она показалась ему недоступной. Обратив внимание на её взгляд, он обратил, наконец, внимание и на то, что Инна сейчас как никогда прежде худа и бледна. Вязанная синяя шапочка и голубая блузка особенно подчёркивала худобу и бледность её лица. Её судили вместе с ним и оправдали. Вадим её защищал и выгораживал, как мог, а Зоммер категорически заявил, что не помнит, чтобы она была в машине вместе с ними — был сильно пьян. Отделалась легко благодаря им и лучшему в городе адвокату, которого нанял её отец. Зоммеру дали два года условно. Последний раз Вадим видел Инну в суде. Она и тогда переменилась внешне. Но теперь неожиданный её приезд, её вид, взгляд, — всё говорило за то, что она сильно переменилась с тех пор и приехала неспроста. Его догадку она тут же подтвердила сама.

— Я получила твоё письмо и много думала, прежде чем сюда приехать, — сказала Инна. — И твёрдо решила повидаться с тобой, чтобы рассеять ложь, которая была между нами, и сказать тебе правду. Ты не сердишься, что побеспокоила тебя? — вдруг спросила она.

— Нет! Что ты? — испуганно проговорил Вадим. — Ты не представляешь, какое здесь событие для каждого, когда кто-нибудь приезжает на свидание.

— Постарайся выслушать меня и понять.

Вадим предчувствуя, что разговор будет не из приятных, опустил стриженую голову.

— Так вот, знай: приехала я не из жалости к тебе, а сказать правду, — сказала она и сглотнула подкатившийся к горлу комок.

Вадим опускал голову все ниже и ниже. Инне показалось, что он сник совсем.

— Мы были близки с тобой, — продолжала она, — и я знаю, что ты будешь вспоминать меня, пока ты здесь. И будешь думать обо мне, как прежде. Я не хочу, чтобы ты думал обо мне так, потому что я теперь не та. Я слишком много пережила и поняла, теперь на всю жизнь поняла, что поступила ещё подлее, чем ты. Ты был больше трус, а я и Зоммер оказались… — она умолкла, переводя дух, и продолжала: — Теперь я знаю, когда бывает человеку плохо, по-настоящему плохо. Я не хотела жить, — травилась таблетками. Меня откачали, а у мамы случился инфаркт. Я слишком много пережила и порвала со всем своим прошлым. Я не хочу, чтобы это прошлое и я — такая, какая была прежде, — оставалась неизменной в твоём сознании все эти семь лет, пока сидишь здесь. Не хочу. Понимаешь? Поэтому и приехала к тебе.

Вадим безмолвно покачал головой как бы в знак согласия.

— Не обижайся, Вадик, что я говорю тебе все это, — сказала Инна после минутного молчания. — Но я должна была сказать, выплеснуть из себя остатки своей прошлой грязи в твоём присутствии. Ведь мы были очень близки, и я не хочу, чтобы все эти годы между нами была ложь. Ты понял меня?

Вадим ничего не ответил и сидел в прежней позе.

— Если понял, то постарайся понять и последнее, — сказала Инна: — Я чувствую, что после того, как освободишься, очень будешь нуждаться в друзьях и можешь прийти ко мне. Если даже к тому времени я не буду замужем, у нас ничего не выйдет. Я, как уже тебе сказала, совсем не та, что была раньше, а ты какой был, такой и останешься.

Вадим поднял на неё глаза и с укором покачал головой. Вдруг усмехнулся.

— А ведь я действительно думал о тебе, — сказал он. — Много думал. Особенно последнее время. Думал, что ты единственная, которая не оставит меня в тяжкую минуту.

— Прости, но ты ошибался. Вадим опять усмехнулся, прибавил:

— Ты вот правду здесь проповедовала. Её я давно усвоил не хуже, чем ты. Здесь она хорошо усваивается. Тут я понял нечто большее, чем ты поняла там, на свободе. Я понял, что ничего в мире даром не даётся. Это куда важнее, чем твоя правда. Хочешь есть — работай. Хочешь жить на свободе — будь честным. Счастья захотелось — заслужи его. Трудом, потом, кровью заслужи. Жил человек двадцать пять лет, не зная ни горя, ни заботы, имел жену, машину, пил коньяк, играл в карты, задавил человека, — расплачивайся за все оптом, да так, чтобы все сошлось копейка в копейку. Если иной раз случай и отвалит кому-нибудь незаслуженный куш, случай и возьмёт его обратно, да ещё с процентами. Сама матушка природа устроила этот всеобщий баланс. Очень умно устроила. Вот какую истину понял, а ты говоришь: всегда останусь таким, каким был. Чем больше я страдаю, тем больше чувствую справедливость возмездия. Я знаю, что по-настоящему только смерть может искупить мою вину, и чем раньше это произойдёт, тем будет справедливее. Вот вторая истина, тоже более важная, чем твоя правда.

Инна удивлённо посмотрела на него. Вадим отвернулся. Вошёл надзиратель.

— Кроме вас ещё есть люди, — сказал надзиратель. — Так что сегодня очередь, всем надо повидаться.

Он взял табуретку, которая стояла у входа, смахнул с неё какие-то крошки и придвинул к стене. И делал это с особенно внушительным видом; хотел дать понять, что он обязан присутствовать при свиданиях и будет на следующем присутствовать, а этим сделал поблажку из-за того, что они молодые и по обличью видит, что ничего худого не замышляют.

Когда он вышел, Инна спохватилась, и положила на стол сумку-авоську, туго набитую свёртками.

— Это тебе, возьми.

— Спасибо.

— Время вышло, заканчивайте, — сказал надзиратель из другой комнаты.

Инна встала из-за стола первая.

— Надо идти, — сказала она.

— Да, надо, — ответил Вадим, поднявшись. Он взял в левую руку авоську. И тут только по его выражению лица Инна поняла, что он дорожит каждой секундой, каждым мгновением свидания.

Он вышел следом за Инной. Заскрежетали засовы. Дверь из массивной железной решётки открылась. Инна уже в проходной обернулась. Впереди её, заслонив почти её всю, оказался солдат. Он захлопнул дверь и задвинул засовы.

— Я напишу, до свидания! — крикнула она. Ей открыли дверь, и она вышла.

Вадим вернулся в зону. Он чувствовал себя точно так, как будто долго пролежал в больнице с тяжёлой болезнью и теперь выписался и впервые, ослабевший и жаждущий жизни, вышел на улицу. В его глазах все предметы приобрели какие-то необычные особенно яркие контрастные очертания. Он шёл в свой барак бледный и сосредоточенный.

При входе в барак он остановился, услышав шум в воздухе. Над лагерем летела стайка голубей.

Войдя в секцию, он положил авоську на стол. Подошёл стриженный щетинистый старичок, который дневалил.

— Что, передачу принесли? — сказал он. — Ты смотри, сколько много. Что, одни апельсины?

— Ешьте, ребята, берите, — сказал Вадим.