Золотой ключ. Том 1 - Дженнифер Роберсон

Сарио не дал герцогу ответить.

— Ваша светлость, вы можете отказаться. “Отказаться? Что за чушь?"

— И нанести оскорбление Пракансе? Бросить в сточную канаву все, чего добился отец? И даже развязать войну, о которой так мечтают мои конселос? Тогда почему, спрашивается, я сразу не внял их безрассудным призывам? Мердитто! Грихальва, ты ничего не понимаешь.

Грихальва изящно пожал плечами.

— В таком случае женитесь, ваша светлость. Алехандро поерзал в кресле — его могучее телосложение не располагало к элегантным жестам. Откинул со лба сохнущие пряди.

— Эн верро, я не против брака… Я даже ничего не имею против дочки пракансийского короля, хотя ни разу с ней не встречался… Даже не видел.

— Ваша светлость, они послали портрет. Скоро он прибудет, и, вполне возможно, вы придете к выводу, что беспокоились совершенно напрасно.

— Это почему же? — Алехандро было не до вежливости, он терял терпение. — Даже если она красотка, с какой стати я должен прыгать от радости? Ведь она за меня выйдет не по любви, а только из политических соображений.

— Ваша светлость, я, как художник, имею некоторое представление о том, какие чувства способен вызвать портрет. Красивое личико на полотне избавит вас от многих тревог.

— Грихальва! Номмо Матра, мне предстоит жить с этой женщиной, а не только пялиться на ее портрет!

— Не только? А почему? Алехандро насторожился.

— Что ты имеешь в виду?

— Всего лишь то, что многие мужья навещают жен не слишком часто и только ради продолжения рода.

Алехандро об этом знал. Он хорошо помнил, как мать, готовясь к торжеству наречения его малютки-сестры, с горечью и злостью говорила фрейлинам о Гитанне Серрано.

Воспоминания заставили его поежиться.

— По-твоему, это честно? Этак все мужчины обзаведутся любовницами, а с женами будут только делать детей.

— Нечестно, ваша светлость? — Верховный иллюстратор демонстративно нахмурился. — По отношению к кому?

— К женщине! Мердитто, Грихальва… Когда муж шляется где хочет, спит с другой… По-твоему, это не оскорбляет жену?

Сарио задал встречный вопрос — совершенно бесстрастный, если не считать толики праздного любопытства:

— Так вашей светлости угодно отправить Сааведру в отставку?

Подарить ей усадьбу в далеком захолустье, как поступил с Гитанной Серрано покойный герцог?

Это было уже слишком. Алехандро вскочил, побелев от гнева.

Кресло заскользило прочь по каменным плитам и едва не упало, наткнувшись на край ковра.

— Именем Матери, Грихальва!

И замер. “Матра Дольча, что же это я делаю? Позорю невесту тем, что люблю содержанку, или оскорбляю Сааведру? И выставляю себя полнейшим ничтожеством?"

— Итак? — Грихальва ссутулился, положил ногу на ногу и опустил подбородок на сцепленные кисти. — Ваша светлость, чем могу служить?

— Чем тут услужишь?

— Ну, хороший помощник всегда что-нибудь придумает. Ведь вы меня выбрали в помощники, не правда ли, ваша светлость?

— Да, но… — Алехандро нахмурился. — Что ты предлагаешь?

Грихальва тихо рассмеялся.

— Писать.

— А толку? Да, я знаю, ты талантливый иллюстратор, но что ты можешь сделать в этой ситуации? Нарисовать, как я милуюсь с Сааведрой и с девчонкой из Пракансы? Художник обдумал эту идею.

— Если пожелаете.

— Мердитто! Хватит надо мной издеваться! От такой картины проку не будет.

— В таком случае, могу предложить иной вариант.

— Какой вариант? Что еще за вариант? Может, напишешь, как эта женщина смиряется с тем, что у меня есть любовница? Эйха, я знаю, у отца было несколько любовниц, но еще я знаю, как это бесило мою мать! Или собираешься сделать так, чтобы Сааведра была со мной до гробовой доски? Так вот, художник, знай: эта задача тебе не по силам.

— Ваша светлость, нам по силам гораздо больше, чем вы себе представляете. Мы не просто художники — мы еще и пророки. — На его лице появилась странная улыбка и исчезла прежде, чем Алехандро успел ее разгадать. — Мы пишем правду. Мы пишем ложь. Мужчину изображаем солидным, женщину — красивой, чтобы подходили друг другу. Бывает, мы пишем супругов, живущих в вечной ссоре, но, запечатлевая на полотне любовь, уважение, достоинство, мы показываем, какими эти супруги были десять или двадцать лет назад. И они вспоминают. Мы льстим, ваша светлость. Мы покорно выслушиваем указания: с чего начать, как продолжать, чем закончить. Мы переделываем, исправляем, улучшаем. Мы — творцы. Мир становится таким, каким мы его видим, — Он чуть приподнял плечо. — В портрет, который отправился в Праканеу, вложены частицы сердца и души преданной вам женщины, ее любовь. Никто другой не, добился бы столь полного сходства, не явил бы вас таким, каким видит вас она.., и каким увидела вас пракансийская принцесса.

— Тогда напиши для меня Сааведру, — вырвалось у Алехандро. — Так, как ты сказал: вложив любовь, сердце и душу. Чтобы я ее никогда не потерял.

На миг Верховному иллюстратору изменило самообладание.

— Ваша светлость, для этого необходимо…

— ..чтобы художник любил Сааведру. — Алехандро не улыбался. — Значит, я не прошу ничего невозможного, не так ли?

Грихальва стал белым, словно новое полотно. В глазах отразилась сложная гамма чувств: холодный гнев, враждебность, ощущение громадной потери. А еще — ревность.

Алехандро шагнул вперед и остановился рядом с Верховным иллюстратором. Посмотрел в лицо, не закрытое маской надменности, в горящие глаза одержимого.

— Она говорила, ты лучше всех способен помочь тому, кто нуждается в помощи. Надеюсь, ты согласен, что мне сейчас необходима помощь. Надеюсь, ты выполнишь мое поручение, покажешь, на что способен.

Нисколько не мешкая, Грихальва снова взялся за кисть. Его рука не дрожала.

— Хорошо, ваша светлость, я выполню ваше поручение. Алехандро задержался в дверях. Обернулся.

— Я ее никогда не уступлю. А ты больше никогда этого не предложишь.

— Ваша светлость, не сомневайтесь: когда я закончу работу, ни один мужчина в мире вам этого не предложит, — спокойно ответил Сарио.

Мальчик стоял на коленях перед фонтаном. В эти мгновения для него существовала только его работа; он даже не услышал и не увидел, как подошла Сааведра и застыла рядом в ожидании — как слуга, как просительница. На выветренных каменных плитах внутреннего двора лежал лист картона. В руке крошился отсыревший мел. Заблудившийся ветерок дул со стороны фонтана, увлажнял лица водяной пылью. Сааведре это было приятно, а мальчика вывело из себя.

— Фильхо до'канна! — Он схватил картон и резко повернулся спиной к фонтану, ветру и водяной пыли.