Над пропастью во лжи - Валерия Новодворская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крест деревянный иль чугунный
Назначен нам в грядущей мгле…
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле…
А наши дороги с ямами и ухабами (от Москвы до Владимира, Твери и Нижнего Новгорода), с плохим асфальтом, с избушками на обочинах, где не только кафе, но ни одного туалета нет от Москвы до Нижнего, не то что мотеля! И это еще роскошь по сравнению с Сибирью, где за сутки вообще не встретишь человеческого жилья, и где дороги как при покорителе этих краев Ермаке! Боже мой, за что? Но мы знали, за что. Винить было некого. Или пушки, или масло. Или танки, или мерседесы. Или мотели, или Турксибы. Самое страшное – это видеть чужой рай. В который ты не можешь попроситься, потому что ты обязан вернуться и воссесть, как Иов, на свое гноище. И сидеть на нем до конца жизни. Ни одно правительство, ни одно государство не налагает на человека такие тяжкие оковы, как любовь и долг. Когда ты оказываешься Там, тебе кажется, что уменьшается сила тяжести. Там давно решены все мировые вопросы; так легко и безболезненно разрешается проблема борьбы за существование, что нам, в нашем положении, может показаться, что это уже другая планета, другая, более мудрая и совершенная раса. Люди одеты проще, чем у нас: им уже неинтересно выпендриваться. Вечерние туалеты в ресторан надевали только мы, но не хозяева этой страны. Дети сидят в тележках от продуктов в гигантских универсамах, играют и рисуют прямо там. Никто их не одергивает и не останавливает. Они свободны, гармоничны и знают границы своей свободы. Труд там давно уже не каторга, а удовольствие. Эта раса немного похожа на элоев, но в отличие от них, они знают историю, сами зарабатывают себе на хлеб, сами управляют сложным и мощным кораблем под алыми парусами – судном европейской цивилизации, где тяга – от технотронной эры и ее открытий, но полет и порыв – от древних легенд и воплотившихся сказок человечества; где чистота и гармония – плод веселого, доброго, недогматического христианства, вплетающего бусинки трансцендентности в мягкую ткань человечности. Элои Запада уверены, что морлоки вроде Зюганова и Проханова до них не доберутся. Таких, как Грачев, Коржаков, Трофимов и Примаков (не говоря уже о Бабурине с Лукьяновым) они считают просто заспиртованными диковинами, которым место в банке из кунсткамеры, где-то между двухголовым теленком и сушеным крокодилом. Люксембургская политическая элита и члены Европарламента на каникулах принимали нас в своем политическом клубе. Мы наговорили им много разных страстей; я – по-французски, Костя по-английски. Костя говорил как заправский диссидент, и будь мы еще в Темных Веках, до 1988 г., ему точно дали бы семь в зубы, пять по рогам. В общем, мы открыли им глаза и, кажется, призвали спасать Чечню, Россию и все человечество. Но элита Люксембурга очень хладнокровно отнеслась к нашим несчастьям. Они не полезли на койки спасать Луну, как это сделали бы пылкие соотечественники. И даже за свой апельсиновый сок наша великолепная четверка платила сама, из Костиного кармана. Для нас не закололи упитанного тельца и не признали в нас блудных сыновей. Отнеслись к нам как некоей экзотике. Один холеный джентльмен, то ли третий, то ли четвертый человек в Европе, больше всего был поражен тем, что я, будучи из России, так хорошо говорю по-французски. Я жутко обиделась и ответила (на еще лучшем французском), что Россия – страна хоть и несчастная, но образованная. По-моему, к нам отнеслись, как очень способным аборигенам, которые, несмотря на варварское происхождение, усвоили все достижения цивилизации, и которых уже можно сажать с собой за стол, как равных. Но чувствовалось, что от наших и чеченских страданий сна и аппетита они не лишатся. Еще бы! Люксембург богаче и Германии, и Франции. Я сама видела пшеницу, подстриженную, как газон, за красивой оградой. В Люксембурге ложатся рано, никто не шляется по кабачкам, кафе и театрам. Очень деловое и чопорное место. Дома, улицы и рестораны роскошнее, чем во Франции, но французской душевности нет. И если Германия похожа на сказки братьев Гримм (от пряничной, причудливой, нарядной архитектуры XV-XVI вв., волшебной, как приключения Гензеля и Гретель, с малой толикой мистики, обернутой в золотую фольгу: этакие братья Гримм, переходящие в Гофмана, до мрачной романской архитектуры X-XI вв., подходящей по настроению к мучительным исканиям Фауста и демонической усмешки Мефисто, то Люксембург – совсем иной. Здесь атмосфера и архитектура, скорее, андерсеновские, как в Таллинне, в отличие от немецкой Риги. Изящное, окрыленное средневековое восхождение к боли Русалочки, к несбывшемуся Елки, к верности Герды и ледяному совершенству Снежной королевы. Тонкие шпили церквей Христиании и Люксембурга… Ведь это они, жители маленького слабого княжества, не отдали алчным смершевцам русских беженцев (казаков, офицеров РОА), тогда как Англия, могучая Англия, сдала всех. И ответ этого благородства лежал на древних римских храмах и акведуке, на средневековых рыцарских замках, где теперь рестораны. Кстати, хотя реформы Гайдара позволяют избежать обморока при виде тамошних супермаркетов, но все же они роскошнее и изысканнее наших, как подлинник Снайдерса всегда будет лучше самой старательной его копии.
"Достаток Запада, его «продовольственная корзина», его изобилие не такие грубые и недавние, как у нас, они не датируются 1992 годом, и поэтому, как старое, выдержанное фалернское, они богаче, тоньше, разнообразней.
Но впереди у нас было самое главное – Париж. Она была какая-то тургеневская, и после урбанистического Люксембурга произвела сильное впечатление полями, реками, лесами и лугами. Но это была не пастораль. Если немецкий пейзаж слащав, швейцарский – засахарен, российский – печален и щемящ, то французские леса и поля казались светлыми, нежными и мечтательными. Как картины Милле. Вечный «Анжемос», благословение небес, возвышенность без отчаяния, духовность без тоски.
Даже леса казались не мрачными, а радостными и светлыми. И в каждой чистенькой деревне с домиками XVII-XVIII вв. – своя церквушка века так XV-XVI, трогательная, красивая и ухоженная. А сам Париж оказался точно таким, каким его описали для нас Хемингуэй и Эренбург. Праздник, который всегда с тобой. Вот здесь нас ждали, и даже с упитанным тельцом. Французские либералы, для которых сам Ширак – социалист, излили на нас море любви и сочувствия. Мы увидели французских диссидентов, которых социалисты и социал-демократы всех мастей загнали в клубы, в «Фигаро» и парочку фирменных радиостанций, вещающих для интеллектуалов. Эти лучшие, изысканные умы не представлены в парламенте. Тем хуже для Франции, потому что они-то страстно хотят спасать всех: Россию, Чечню, Францию, человечество. Это они выходили к российскому посольству протестовать против чеченской войны. А до этого они выходили на улицу негодовать по поводу приглашения Миттераном в Елисейский дворец Фиделя Кастро. И это не левые, это правые. Ученые, писатели, публицисты. Наследники красоты, страсти и терзаний импрессионистов, пуантилистов и Ван Гога. Нас пригласила к ним писательница Франсуаз Том, которая полгода живет в России, а потом возвращается к себе и пишет прекрасные книги (начиная с 1988 г.), разоблачая Горби, советские пережитки, российский империализм, Советскую армию и все такое. По-русски она говорит и пишет, как мы. По-французски, естественно, лучше нас. В ее библиотеке 60% всех книг – на русском языке. Франсуаз забрала меня ночевать к себе, а Костя с Леночкой и Тамарой взяли прелестный номер в трехзвездочной гостинице возле Пантеона. Франсуаз, нас разоблачая вместе с нашей перестройкой, подметила две великих закономерности:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});