Земля обетованная - Эрих Ремарк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он принес из спальни небольшую картину. Это был Мане. Цветок пиона в стакане воды — казалось бы, что особенного? Он поставил картину на мольберт.
— Ну как? — спросил Блэк.
— Чудо! — сказал я. — Это самый прекрасный голубь мира, какого я видел в жизни. Все-таки есть Бог на свете! Коллекционер живописи Геринг не успел добраться до этого сокровища.
— Нет. Зато Реджинальд Блэк успел. Берите ее с собой на ваш наблюдательный пост и наслаждайтесь. Молитесь на нее. Пусть она изменит вашу жизнь. Начните снова верить в Бога.
— Вы не хотите показывать ее Ласки?
— Ни за что на свете! — воскликнул Реджинальд Блэк. — Это картина для моей частной коллекции. Она никогда не пойдет на продажу! Никогда!
Я посмотрел на него с тенью сомнения. Знаю я его частную коллекцию. Вовсе она не такая уж непродажная, как он утверждает. Чем дольше картина висит в его спальне, тем продажнее она становится. У Реджинальда Блэка было сердце истинного художника. Прошлый успех никогда не радовал его долго, ему снова и снова нужно было доказывать самому себе свое мастерство. Очередными продажами. В доме было три коллекции: общая семейная, потом коллекция госпожи Блэк и, наконец, личное собрание самого Реджинальда. И все три отнюдь не были неприкосновенны, даже коллекция Реджинальда.
— Никогда! — повторил он снова. — Могу поклясться! Клянусь вам жизнью…
— Ваших нерожденных детей, — докончил я.
Реджинальд Блэк слегка опешил.
— И это я вам уже говорил?
Я кивнул.
— Да, господин Блэк. Но в самый подходящий момент. При покупателе. Это был замечательный экспромт.
— Старею, — сокрушенно вздохнул Блэк. Потом обернулся ко мне в порыве внезапной щедрости. — А почему бы вам ее не купить? Вам я отдам по закупочной цене.
— Господин Блэк, вы не стареете, — заметил я. — Старые люди не позволяют себе таких грубых шуток. У меня нет денег. Вы же прекрасно знаете, сколько я зарабатываю.
— А если бы могли — купили бы?
На мгновение у меня даже дыхание перехватило.
— В ту же секунду, — ответил я.
— Чтобы сохранить у себя?
Я покачал головой.
— Чтобы перепродать.
Блэк смотрел на меня с нескрываемым разочарованием.
— Уж от вас-то я этого не ожидал, господин Зоммер.
— Я тоже, — ответил я. — К несчастью, мне в жизни надо еще много всего наладить, прежде чем я смогу собирать картины.
Блэк кивнул.
— Я и сам не знаю, почему вас об этом спросил, — признался он немного погодя. — Не стоило этого делать. Такие вопросы только напрасно будоражат и ни к чему не ведут. Верно?
— Да, — согласился я. — Еще как верно.
— И все равно возьмите с собой этого Мане на ваш наблюдательный пост. В нем больше Парижа, чем в дюжине фотоальбомов.
«Да, ты будоражишь меня, — думал я, ставя маленькую картину маслом на стул у себя в каморке, возле окна, из которого открывался вид на мосты Нью-Йорка. — Ты будоражишь уже одной только мыслью о возможном возвращении, которую необдуманные слова Реджинальда Блэка пробудили во мне, как удар молотка по клавишам расстроенного пианино». Еще месяц назад все было ясно — моя цель, мои права, моя месть, мрак безвинности, орестейские хитросплетения вины и цепкая хватка эриний, охранявших мои воспоминания. Но как-то почти незаметно ко всему этому добавилось что-то еще, явно лишнее, ненужное, от чего, однако, уже невозможно было избавиться, что-то, связанное с Парижем, надеждой, покоем, причем совсем не тем кровавым, беспросветным покоем отмщения, который я только и мог вообразить себе прежде. Надо что-то любить, иначе мы пропадем, так, кажется, Блэк говорил. Но разве мы еще способны на это? Любить не от отчаяния, а просто и всем сердцем, со всею полнотой самоотдачи? Кто любит, тот не пропащий человек, даже если его любовь обернулась утратой; что-то все равно останется — образ, отражение, пусть даже омраченные обидой или ненавистью, — останется негатив любви. Но разве мы еще способны на это?
Я смотрел на узенький натюрморт с цветком и думал о совете Реджинальда Блэка. Человек непременно должен что-то переживать, так он меня наставлял, иначе он уже не человек, а живой труп. А искусство — самый надежный повод для переживаний. Оно не переменится, не разочарует, не сбежит. Разумеется, любить можно и самого себя, добавил он, многозначительно покосившись в мою сторону, и в конце концов, кому неведомо это чувство? Но в одиночку это довольно скучное занятие, а вот на пару с произведением искусства в качестве близнеца твоей души — совсем другое дело. Неважно, какого искусства — живописи, музыки, литературы.
Я встал и выглянул в окно, окунув взгляд в теплый желтый свет солнечного сентябрьского дня. Сколько мыслей — и все из-за чьей-то одной необдуманной фразы! Я подставил лицо ласковым лучам осеннего солнца. Как там говорилось в восьмом параграфе «Ланского катехизиса»: «Живи настоящим и думай только о нем; будущее само о себе позаботится».
Я раскрыл каталог Сислея. Картина, которую Реджинальд Блэк собирался предложить Ласки, разумеется, находилась в основной части каталога, но, составляя экспликацию, я обнаружил эту работу и в каталоге парижского аукциона. Там она красовалась даже на обложке.
Четверть часа спустя раздался звонок. Материалы я с собой, разумеется, брать не стал — это выглядело бы суетливой поспешностью, не достойной нашей солидной репутации. Я спустился вниз, выслушал указания Реджинальда Блэка, потом поднялся к себе, выждал минут пять и только после этого снова отправился вниз, уже с каталогами.
Госпожа Ласки была импозантной дамой. Сегодня на ней были изумруды. Значит, на продажу рассчитывать не стоило. Я разложил перед гостями каталоги, один за другим. Глаза Блэка вспыхнули от удовольствия, когда он увидел каталог с картиной на обложке. Он с гордостью показал его госпоже Ласки. Та притворно зевнула.
— Аукционный каталог, — пренебрежительно бросил ее супруг.
Я уже наперед знал, чего ждать дальше. Ласки были типичные клиенты-ворчуны, готовые опорочить что угодно, лишь бы сбить цену.
— Унесите каталоги, — распорядился Блэк. — И Сислея тоже. И позвоните господину Дюрану-второму.
Ласки ухмыльнулся.
— Чтобы показать Сислея ему? Какой дешевый трюк, господин Блэк!
— Вовсе не для этого, господин Ласки, — холодно возразил ему Блэк. — Мы тут не на овощном базаре. Господин Дюран-второй хочет, чтобы ему привезли показать Ренуара, которого он намерен приобрести.
Изумруды госпожи Ласки слегка колыхнулись. Это были замечательные камни глубокого, темно-зеленого тона.
— А мы этого Ренуара уже видели? — как бы между прочим спросил Ласки.
— Нет, — отрезал Блэк. — Я его отсылаю Дюрану-второму. Он намерен его купить, так что право просмотра за ним. Мы принципиально не показываем картин, которые уже проданы другому клиенту или заказаны им к просмотру. С Сислеем, конечно, будет иначе. Теперь, когда вы от него отказались, он свободен.
Я восхищался хладнокровием Блэка. Он не предпринял ни малейшей попытки всучить клиентам Сислея. И меня не стал представлять в качестве бывшего эксперта из Лувра. Он сменил тему, заговорил о войне, о политике Франции, а меня отослал восвояси.
Десять минут спустя он снова вызвал меня звонком. Ласки уже ушли.
— Продали? — спросил я, спустившись вниз. От Реджинальда я готов был ждать и не таких чудес.
Он покачал головой.
— Эти люди, как кислая капуста к сосискам, — сказал он. — Их надо подогревать дважды. И это при том, что Сислей ведь действительно хорош. Приходится принуждать людей к их собственному счастью. Тоска!
Я поставил маленького Мане на мольберт. Глаза Блэка снова загорелись.
— Ну что, молились на нее?
— Просто думал, на что только человек не горазд — и в добре, и в зле.
— Что да, то да. Но зло явно перевешивает, особенно в наши дни. Зато добро долговечнее. Зло умирает вместе со злодеем, а добро продолжает светить в веках.
Я даже не сразу понял, что в этой сентенции меня не устраивает. «Не умирает зло вместе со злодеем! — мысленно возразил я. — Зато злодей очень часто умирает безнаказанным. Почти всегда. Недаром простейшее чувство справедливости возвело в обычай долг кровной мести».
— Это правда, насчет Дюрана-второго? — спросил я через силу.
— Правда. Старик только дурачит врачей. Вот увидите, он еще их переживет. Эта такая продувная бестия…
— Вы не хотите сами туда сходить? Блэк усмехнулся.
— Для меня вся борьба позади. А так старик только снова начнет торговаться. Так что уж идите вы. Цену я вам назвал, вот и стойте на ней насмерть. Не уступайте ни в коем случае. Скажите, что права не имеете. Оставьте ему картину, если попросит. Вот тогда уже я сам зайду через несколько дней и потребую картину назад. Картины, чтоб вы знали, на редкость дельные агенты. Они находят путь к сердцам даже самых твердокаменных покупателей. Они красноречивей самого искусного продавца. Клиент незаметно привыкает к ним и уже ни за что не хочет отдавать. И выкладывает полную цену.