Пассажир - Жан-Кристоф Гранже

— Мне казалось, ты все же собирался что-то мне сказать.

— Конечно. Забудь про «Метис».

— Это они просили меня предупредить?

— Это я тебя предупреждаю. Не приближайся к ним. Эти ребята шуток не понимают.

— А разве я шучу?

— Насчет тебя ничего не могу сказать. А вот они точно не шутят.

Ей было плевать на эти угрозы. Ее интересовали факты, какими бы мелкими они ни казались. По правде говоря, факт был всего один. И он заключался в возможной связи между убийцами, сидевшими за рулем внедорожника, принадлежащего агентству, которое, в свою очередь, входило в холдинг «Метис». Она попыталась изложить свои аргументы как можно более убедительно, однако отец и бровью не повел.

— И это все, что у тебя есть? Похоже, мои друзья стареют. Делают из мухи слона. А тебе мой совет: забудь об их существовании. Ты многим рискуешь. Работой, репутацией, будущим.

Она наклонилась над столом. Звякнули чашки и приборы.

— Не следует меня недооценивать. Я их прищучу.

— Каким образом?

— Докажу, что заявление об угоне машины — фальшивка. Что они намеренно ввели следствие в заблуждение. Что убийство — заказное, а наняли убийц именно они. Я сыщик, черт возьми!

— Ты меня не слушаешь. Никакого следствия нет и не будет.

— Это еще почему?

— Полиция и жандармерия призваны поддерживать общественный порядок. А порядок — это «Метис».

То же самое ей говорил и Коскас. Нельзя сказать, что червь проник в плод. Червь и плод суть одно и то же. Анаис отвернулась, упершись взором в большой гобелен. Картина изображала сцену охоты. С близкого расстояния особенно заметны были поврежденные участки и выцветшие фрагменты. Анаис даже почудилось, что собаки на заднем фоне рвут зубами человеческие тела.

Она перевела взгляд на отца:

— Почему они с тобой консультируются?

— Они со мной не консультируются. У меня есть пай в холдинге, вот и все. «Метис» владеет множеством процветающих предприятий в области Бордо. Когда они только начинали развивать фармацевтическое направление, я был в числе основных инвесторов. И давно знал основателей компании. — И он не без лукавства добавил: — «Метис» кормил нас — тебя и меня. Так что немного поздно плевать в колодец.

Анаис не поддалась на провокацию:

— Мне говорили, что они занимаются научными исследованиями. В том числе в области молекулярной химии. Разрабатывают разновидности сыворотки правды — в сотрудничестве с военными. Твой опыт в проведении пыток мог им пригодиться.

— Не знаю, где ты берешь информацию, но все это бредни. Комиксов ты начиталась, что ли?

— Значит, ты отрицаешь, что исследования химиков могут быть использованы военной разведкой?

Он чуть заметно улыбнулся этакой мудрой и одновременно циничной улыбочкой:

— Мы мечтаем о создании подобных препаратов. Даешь человеку таблеточку — и не нужны никакие пытки. Все происходит тихо и мирно, без всякого насилия и жестокости. Но не думаю, что кому-то удалось создать что-либо подобное.

— Хотя «Метис» этим занимается.

Он не ответил. Анаис не сдержалась.

— Как ты в твоем возрасте, — крикнула она, — позволяешь себе барахтаться в этом дерьме?!

Он потянулся, демонстрируя прекрасный джемпер от «Ральфа Лорена», и окатил ее взглядом своих пронзительно голубых, цвета Кюрасао, глаз:

— Подлинный христианин не умирает в своей постели.

— Понятно. И где же ты намерен умереть?

Он рассмеялся и с трудом поднялся из-за стола. Взял палку и, припадая на одну ногу, подошел к окну. В детстве Анаис всегда было больно смотреть на его прихрамывающую походку.

Он стоял и озирал раскинувшиеся внизу ряды лоз, освещенных холодным зимним солнцем.

— На своих виноградниках, — пробормотал он. — Я хотел бы умереть на своих виноградниках. От пули.

— И кто же выпустит в тебя эту пулю?

Он медленно повернулся и подмигнул ей:

— Откуда мне знать? Может быть, как раз ты.

Его сравнительный поиск ничего не дал. Только разболелись от напряжения глаза, свело кисть да в горле застрял тошнотный ком. В глубине левой глазницы снова пульсировала боль. В мозгу плясали имена. Он изучил все списки, но не нашел ни одного совпадения в фамилиях студентов-медиков и будущих художников. Полный провал.

Он скомкал последний лист и запульнул им в мусорную корзинку. На часах было почти полдень. Утро прошло впустую. Единственный позитивный момент — его никто не потревожил. Хотя из соседних комнат до него доносились типичные для психушки шумы: голоса, отчаянно кого-то в чем-то убеждавшие, плач, громкий шепот, смешки, шлепанье шагов, ведущих из ниоткуда в никуда…

За это утро он, по меньшей мере, успел осознать свое нынешнее положение. Он чудом избежал поимки, но вернулся к исходной точке. С одним немаловажным уточнением: из психиатра он превратился в пациента.

— А я тебя везде ищу.

В дверном проеме стоял Корто.

— Скоро обед. Идем посмотрим мастерские. Как раз управимся.

Он не задал ему ни единого вопроса насчет того, что он делал в компьютерном зале, и Нарцисс был ему за это благодарен. Из коридора они прошли через столовую — большую квадратную комнату, уставленную металлическими столами. Два санитара расставляли тарелки и раскладывали пластиковые приборы.

— А это ты.

Корто показал на групповую фотографию на стене. Нарцисс приблизился. Он узнал себя. На нем была блуза художника, похожая на те, что носили живописцы в конце XIX века. Выглядел он довольным и счастливым. Остальные тоже радостно улыбались, хотя проницательный взгляд без труда уловил бы в их улыбках нечто специфическое, характерное для душевнобольных.

— Мы сделали этот снимок в честь дня рождения Карла, восемнадцатого мая.

— Кто такой Карл?

Психиатр ткнул пальцем в веселого толстяка, сидевшего рядом с Нарциссом. На нем был кожаный фартук, а в высоко поднятой руке — кисть, измазанная в черной краске. Ни дать ни взять — средневековый кузнец.

— Пойдем. Я вас познакомлю.

Они прошли еще одним коридором, который вывел их к пожарному выходу. За ним начиналась лестница, спускавшаяся ко второму, ниже расположенному зданию. Светило солнце, и окружающая природа предстала перед ними во всем своем ледяном, безжалостном, беспощадном великолепии. Горные пики и шпили, красных оттенков валуны, наводившие на мысли о священных камнях, о тотемах, выступавших на равных с богами, которых воплощали. В глубине долины вставали черные леса, поражавшие своей дикой, надменной красой. Земля питала здесь лишь те виды, которые мирились с высотой, холодом и пустотой. А остальные пусть подыхают.

Внутри здания они не стали задерживаться на втором этаже, где располагались комнаты постояльцев, а сразу спустились на первый. Корто постучал в косяк первого же дверного проема — пустой, так как сама дверь отсутствовала, — и услышал в ответ:

— Hereinkommen![26]

Нарцисс на миг замер на пороге. Стены, пол и даже потолок мастерской были выкрашены в черный цвет. На черных стенах висели картины — сплошные «черные квадраты». В центре комнаты стоял великан с фотографии. В натуральную величину он был под два метра ростом и весил не меньше ста пятидесяти килограммов. На нем был блестящий, словно натертый воском, кожаный фартук.

— Привет, Карл. Как дела?

Мужчина со смехом поклонился. Его лицо закрывала маска-респиратор. В комнате и в самом деле было нечем дышать из-за химических испарений.

Корто повернулся к Нарциссу:

— Карл — немец. Он так и не сумел выучить наш язык. Его держали в психушке в ГДР, возле Лейпцига. После падения Берлинской стены я объехал все психиатрические лечебницы Восточной Германии — искал художников. И познакомился с Карлом. Несмотря на жестокое обращение, регулярное применение электрошока и плохое питание, он упорно продолжал раскрашивать в черное все, что видел вокруг. В ту пору ему приходилось в основном пользоваться углем.

— А теперь?

— О, теперь Карл капризничает! — усмехнулся Корто. — Ему не угодишь! Для своих полотен он сам смешивает краски на основе анилина и индантренов. Дает мне длиннющие списки каких-то химических веществ с непроизносимыми названиями. Он ищет абсолютный не-цвет. Нечто такое, что обладало бы способностью полностью поглощать свет.

Здоровяк снова принялся за работу, склонившись над чаном, в котором смешивал какую-то густую горячую массу, похожую на гудрон.

— У Карла есть один секрет, — шепнул Нарциссу психиатр. — Он добавляет в краски собственную сперму. Считает, что благодаря этой субстанции его монохромные работы получают внутреннюю жизнь.

Нарцисс смотрел, как огромные руки великана взбивают смесь. И представлял себе, как художник с помощью тех же самых рук добывает свой секретный ингредиент. Вот, кстати, одно из преимуществ лечения искусством, применяемого Корто: у пациентов не подавляется либидо. У его накачанных психотропными препаратами пациентов в клинике Анри Эя конец всегда висел тряпкой.