Диккенс - Евгений Ланн

«Колокола»… Вот заглавие, которое все время ускользало. В день рождества надо пробудить в читателе добрые, добрые чувства. Надо направить эти чувства на обездоленных и бедняков, надо оказать им помощь и поддержку, ибо никто больше, чем они, не нуждается в милосердии. Надо вынести приговор — нет, этого мало! — надо вызвать у читателя отвращение к тупому ханжеству сытых людей, не знающих жалости к голодному… Пусть честный труженик Виль Ферн— жертва, намеченная Кьютом для расправы, — столкнется на пороге голодной смерти с жестокостью лицемеров. Читателя надо потрясти и трагической сценой смерти несчастной девушки, — это необходимо для того, чтобы и он, как и старик Тоби Векк, почувствовал смятение в своей душе, которой открылась жестокая правда жизни.

Но долг писателя заключается не в том, чтобы оставить душу человека беззащитной. Человек не должен впасть в отчаяние, — долг писателя внушить каждому, кто умеет чувствовать и думать, что в сумятице жизни он найдет верное направление, путь надежды, который уведет от отчаяния и приведет к счастью.

Этот путь откроют ему колокола — духи рождественских колоколов… Они воспринимают все образы и формы, они совершают все поступки, свойственные человеку, задуманные им или те, которые он вспоминает. Они покажут читателю и людские горести, и жестокие сердца, и голод, и смерть, но они же введут в скромную комнатку маленького человечка, старичка Тоби Векка, согретую теплом собственного его сердца и любовью его дочери Мэг. Они — эти милые, добрые волшебники — успокоят смятенную душу Тоби Векка, они спасут от гибели Виля Ферна, они устроят счастье Мэг и ее жениха… А читателю они откроют единственный путь к счастью, который пролегает только через любящее сердце. Через любящее сердце! Ибо только сердце может научить нас верить и надеяться и не сомневаться ни в себе, ни в других, только оно может вдохнуть в нас силы, чтобы жить… Духи рождественских колоколов проведут старичка Тоби через ряд тяжелых сцен и разбудят его веселым новогодним перезвоном среди тех, кого согрело его доброе, доброе сердце.

Повесть, кажется, удается… Драматические сцены должны растрогать читателя, патетические призывы пишутся с большим волнением, участие колоколов в сновидениях Тоби Векка, как будто не вызывает недоумения. О, нет! Чем дальше пишешь, тем очевидней становится роль колоколов — не генуэзских, а родных, лондонских. Звон генуэзских колоколов, кажется, натолкнул на плодотворную идею…

Диккенс кончает повесть через полтора, месяца. Теперь Форстер, которому он посылает «Колокола» порциями, может вручить манускрипт для печати мистерам Брэдбери и Эвансу.

Вот теперь мистеры Чепмен и Холл пожалеют о злополучном параграфе договора, который позволил им намекнуть на свое право удержать и гонорара пятьдесят фунтов. Пожалеют они и о высокой цене, назначенной за экземпляр «Рождественского гимна», тормозившей продажу книжки. Они лишились Чарльза Диккенса, которому мистеры Брэдбери и Эванс еще в июне выдали по договору аванс в две тысячи восемьсот фунтов. Сумма немалая. Чарльз Диккенс только обязался уступать фирме для издания свои произведения в течение ближайших восьми лет. Но никаких других обязательств он на себя не взял, если не считать упоминания о передаче фирме ближайшей рождественской повести.

Эта повесть — «Колокола». Мистеры Чепмен и Холл могут пенять на себя. Имя Чарльза Диккенса весит много гиней. Брэдбери и Эванс согласились, например, довольствоваться четвертой частью издательской прибыли и едва ли опасаются прогореть.

Но Чепмен и Холл прогадают. Форстер в этом уверен. Когда он прочел «Колокола», весь рассказ целиком, он в этом не сомневается. К рождеству читатель получит драгоценный подарок.

Было бы неплохо, если бы Диккенс недели через две приехал в Лондон держать корректуру, нужны небольшие поправки…

Приехать на несколько дней в Лондон? Превосходно. А почему бы до этой поездки не взглянуть на некоторые итальянские города?

Маршрут выработан немедленно. Он осмотрит Пьяченцу, Парму, Болонью, Феррару, Модену, Венецию, Верону и Мантую.

Заедет в Милан, А затем, через Симплонский перевал — Лондон.

6. Задремавшие города

От Генуи до Милана восемьдесят миль. Кэт и Джорджина приезжают в Милан. Он ждет их в гостинице на Корсо. Он уже отдохнул после пробега по восьми городам, эту ночь он спал хорошо. Утром они спускаются в ресторан, метрдотель низко склоняется перед джентльменом и двумя молодыми леди; джентльмен проявляет львиную храбрость, разговаривая с метрдотелем на языке, который подобострастный итальянец готов считать родным. Заказ дан, метрдотель удаляется, Джорджина просительно говорит:

— Нам вчера помешали, милый Чарльз. Вы обещали подробно рассказать о поездке.

Это верно. Вчера вечером, когда они встретились, несколько соотечественников-туристов, прослышав о приезде в гостиницу signore Диккенса, один за другими являлись выражать ему свои лучшие чувства.

— Рассказать подробно? Потерпите, милая Джорджина, пока я не напишу книжки об этой симпатичной стране. Я еще мало видел. Вот вернусь из Лондона и мы поедем во Флоренцию, в Рим. Я решил что, дорогая Кэт.

Джорджина огорчена перспективой ждать книжки. Он говорит:

— Впрочем, кое-что могу рассказать, но засиживаться за брекфастом не будем. Нам нужно осмотреть собор. После вчерашнего вечернего тумана я начинаю думать, что собор ничем не примечателен.

— Что вы, Чарльз! — ахает Джорджина.

— Но и вы с Кэт не видели ничего, кроме бесформенной глыбы камней. Разве не так? Миланцы боялись, что я разочаруюсь в первый же день, и позаботились о тумане, — так мне кажется.

— Вы всегда шутите, Чарльз. Я читала о соборе и видела столько рисунков. Он должен быть прекрасен.

— Никогда не доверяйте, Джорджина, чужим свидетельствам. Надо быть самостоятельной в суждениях и полагаться на свои органы чувств. Итальянцы любят преувеличивать, в этом я убедился.

— Но эти изображения…

— Чарльз, не дразни Джорджину, — вмешивается Кэт, — она мечтает посмотреть собор и «Тайную вечерю». Ты бы в самом деле лучше рассказал о поездке. Времени у нас достаточно.

— Не у нас, дорогая, а у миланцев. В этом отеле не торопятся, как и повсюду в Италии. Метрдотель, должно быть, забыл о брекфасте. Signore!

Снова метрдотель склоняется перед ним. Он заверяет нетерпеливого англичанина, что все распоряжения отданы. Диккенс вздыхает.

— Ты права, Кэт, у нас времени слишком достаточно. Ну что ж. Расскажу вкратце о поездке. О переездах в дьявольских каретах, о кучерах и о лошадях, которые тоже полагают, что времени у них достаточно, говорить не буду. Вы только что приехали и имеете об этом понятие. Начну с Пьяченцы. Ехать было холодно, шел дождь. Это сонный городок, забытый богом, на улицах растет трава, древний городской вал разрушен, тощие коровы пасутся тут же, у самого городка. Дома мрачные, грязные ребятишки играют с такими же грязными поросятами. Когда я сидел на холмике, там, где были бастионы римской крепости, я понял, что такое лень. Кажется, будто весь городок объят неистребимой ленью, когда смотришь на замерших гигантов — близнецов-гениев Пьяченцы, стоящих у заброшенного дворца. Унылый городок. Парма не похожа на Пьяченцу, — улицы ее оживлены, если их сравнить, разумеется, с улицами других итальянских городов. Но пьяццу, где стоят собор, баптистерий и кампанилья — это значит колокольня, — тоже объемлет величественный покой. Надо вам сказать, что купол собора славится фресками Корреджо, знатоки и теперь приходят в восхищение. Бог его знает, каковы эти фрески были раньше, но уверяю вас, ни один хирург в припадке сумасшествия не мог бы вообразить такой груды перекрученных членов и такого лабиринта рук и ног… Есть там памятник Петрарки, дворец Фарнезе. Вообразите также огромное деревянное полуразрушенное мрачное здание — это театр; партер сделан по римскому образцу, а над ним большие комнаты — не ложи, а именно комнаты, в них восседала знать. Сто десять лет назад в театре ставились спектакли, теперь небо взирает сквозь дырявую крышу, и в этих ложах обитают крысы; сцена тоже прогнила и развалилась. Если призраки где-нибудь ставят спектакли, то, конечно, на такой призрачной сцене в герцогстве экс-императрицы Марии-Луизы.