История мировых цивилизаций с древнейших времен до конца XX века. 10—11 кл.: Пособие для общеобразоват. учеб, заведений - Валерия Хачатурян

И. фон Эйхендорф, немецкий поэт, 1835 г.

Принцип магического преобразования жизни кос­нулся и изображения действительности в литературе. Романтики считали, что истинное искусство должно не воспроизводить жалкую обыденность, а давать сильные характеры, добрые или злые, как бы припод­нятые над реальностью, но связанные с ней.

В произведениях писателей-романтиков встреча­ются самые разные герои: мечтатели и бунтари, зло­деи и гуманисты. Но никто из них не являлся посред­ственностью. Практичный человек, стоящий обеими ногами на земле, «умеренный и аккуратный» бур­жуа-труженик возбуждал теперь презрение, ибо жил в одномерной реальности и ему была недоступна « музы­ка сфер». Само слово «буржуа» приобрело негативный смысл, став синонимом пошлости.

Никогда, пожалуй, Запад не знал такого всплеска тоски по утраченному поэтическому восприятию ми­ра, как в начале «железного века». Романтизм, кото­рый немецкий философ Ф. Шлегель назвал нешумной революцией, совершал свое победное шествие по За­падной Европе и России, отвергая излишний рациона­лизм Просвещения, дух буржуазного общества и машинную, индустриальную цивилизацию. Романтизм создал свою систему ценностей, в которой пользе была противопоставлена красота, расчету — вдохновение, самодисциплине — пылкие порывы. Эта система цен­ностей имела огромное влияние на современников. Только в 30-е гг. XIX в. сила ее воздействия стала сла­беть.

Крушение кумиров

Многие философы XIX в., особенно второй его по­ловины, даже если они принадлежали к совершенно разным школам, были едины в одном — в стремлении подвергнуть беспощадному критическому анализу ценности, которые казались незыблемыми и пред­шествующим поколениям, и большинству современ­ников.

Критика разумности мироздания.Эту тему в XIX в. начал выдающийся немецкий философ А. Шо­пенгауэр (1788—1860) в своем знаменитом сочинении «Мир как воля и представление» (1819).

Теория Шопенгауэра полностью противопоставле­на всем попыткам найти в мироздании разумность и гармонию. С точки зрения Шопенгауэра, в основе ми­ра, под покровом пестрого разнообразия его явлений, лежит Мировая Воля, или Воля к жизни.

Мировая Воля — мощное творческое начало, но оно нерационально, это «слепое влечение, темный глу­хой позыв». Мировая Воля созидает, но одновременно и разрушает, чтобы снова созидать, творит и зло, и добро, ибо и то и другое для нее единое целое. Этот за­кон более всего очевиден в природе, но на самом деле универсален и распространяется и на жизнь общества, и на жизнь человека.

Какой же выход для человека предлагает Шопенга­уэр? Во-первых, нужно отказаться от иллюзий. Осоз­навать, что мир — это переплетение добра и зла, при­чем зла в нем неизмеримо больше. Проявления фаль­ши и зла философ обнаруживает буквально везде: в обществе, которое считает себя цивилизованным и гу­манным, царят жестокость, пошлость и зависть; за ре­лигиозными порывами прячется ханжество; за лю­бовью и, казалось бы, искренней заботой о ближних скрывается холодный эгоизм.

Во-вторых, поняв все это, человеку следует отре­шиться от обманчивого мира, «убить» в себе волю к жизни, которая вовлекает людей в водоворот зла, от­казаться от своего эгоистического Я.

Жизнь рисуется нам как беспрерывный обман, и в малом, и в великом. …Если жизнь что-нибудь дает, то лишь для того, чтобы отнять.

А. Шопенгауэр. О ничтожестве и горестях жизни

Таким образом, разрушая веру в гармонию мира, Шопенгауэр требовал от человека умения сохра­нить внутреннюю гармонию. К нравственному миру личности предъявлялись высокие моральные требо­вания.

Бунт против морали. Но вскоре и сама мораль пре­вратилась в «идола», которого стали ниспровергать философы. На почве разочарованности в просвети­тельской идее общего блага вырастали эгоизм, индиви­дуализм и анархизм.

Одним из первых на этот путь встал Макс Штирнер (1806—1856) — немецкий литератор, теоретик анар­хизма. Он оставил заметный след в духовной жизни XIX в. своей нашумевшей книгой с вызывающим названием — «Единственный и его собственность» (1844). Ей давались самые противоречивые оценки: и резко отрицательные, и хвалебные. Но, так или иначе, книга стала сенсацией и вызвала огромный интерес, в том числе и в России.

Главной причиной этой сенсационности было то, что книга содержала открытый, ничем не замаски­рованный апофеоз эгоистической анархической лич­ности.

Макс Штирнер бунтовал против ханжеской морали современного общества, которое недостаточно сильно, чтобы действительно служить добру, и недостаточно беспощадно, чтобы жить совершенно эгоистически. Но одновременно отвергалась и мораль в целом. Не только государство и религию, но и совесть Макс Штирнер считал «тиранами », которые делают челове­ка рабом.

Единственная ценность для Штирнера — это абсо­лютно свободная личность, осознающая себя цент-^ ром мироздания: «для меня нет ничего выше меня»] Немецкий философ предлагал изъять из обихода поня| тия греха и святости, встать над понятиями добра зла: «ибо и то и другое не имеют для меня смысла». Человек должен сам решить, на что он имеет право.

Штирнер (кстати, очень добропорядочный и скром­ный человек, проживший тихую и спокойную жизнь), конечно, не призывал совершать безнравственные по­ступки. Но в его идеях таилась огромная опасность, катастрофические последствия которой ощущали и западноевропейские, и русские мыслители, прежде всего — Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой. Так, Ф. Достоевский, всегда внимательно относившийся к идеям, которые витают в воздухе, в романе «Преступ­ление и наказание» (1866) показал трагедию самораз­рушения личности индивидуалиста Раскольникова, пожелавшего преступить границу между добром и злом. Писатель стремился доказать, что нормы хрис­тианской морали, как бы они ни искажались в общест­ве, вечны и неизменны.

Теория индивидуализма, однако, продолжала раз­виваться и в 80-е гг. обрела новые формы в творчестве немецкого философа Фридриха Ницше (1844—1900), ставшем своего рода символом кризиса системы цен­ностей на рубеже двух столетий.

Ницше был во многом близок Шопенгауэру, так как тоже признавал дисгармоничность мира. И приро­да, и человек имеют, по его словам, «жуткий двойст­венный» характер. Но в отличие от своего предшест­венника Ницше не думал, что лучшим выходом явля­ются пессимизм и отказ от воли к жизни. Напротив, осознав, что мир — это «бушующий хаос» и лишь «тонкая кожура культуры» отделяет нас от него, чело­век должен научиться радоваться такому миру.

В этом смысле идеальными и абсолютно свободны­ми людьми, как считал Ницше, были древние греки. Они интуитивно чувствовали дисгармонию мира. Но греки обладали мудростью и силой, и потому их страх превращался в возвышенное счастливое изумление. Мир — это игра, и в нее надо включиться, не прини­мая ее всерьез и не ища в ней нравственного осно­вания.

Впоследствии этот здоровый, естественный взгляд на жизнь, как считает Ницше, был искоренен христи­анством, идеями общего блага и другими «призрачны­ми» теориями. В XIX в. человек освободился от много­вековых иллюзий и снова ощутил, что вокруг все зыб­ко и хаотично. Однако Ницше видит в нигилизме своей эпохи предвестие рождения новой сильной поро­ды людей, к которым вернется «греческий дух».

Совершенный человек будущего, который впослед­ствии в массовом сознании выродился в образ сверхче­ловека, был описан Ницше весьма неопределенно, а потому интерпретировать его можно по-разному. Лич­ность нового типа как бы вольется в дисгармоничный ритм мироздания и, подобно «доморальным» грекам, будет способна и к добру, и ко злу («Зачем надо быть беднее природы?» — спрашивает Ницше). Способ­ность к самоотдаче поэтому может сочетаться с прин­ципом «жить ради себя», с презрением к «стаду» ду­ховно несвободных, слабых людей.

«На свете все дурное и фальшивое!» — руководст­вуясь таким лозунгом, Ницше, как Штирнер в свое время, показывает аморальность общества, которое за­являет, что основано на морали. Философ стремится освободить человека от гнета слов «ты должен», с по­мощью которых общество им манипулирует.

Однако в этом стремлении взглянуть на все извест­ные истины и мир в целом с другой стороны, сделать знакомое незнакомым скрывалась и большая опасность. Многие афоризмы Ницше, особенно вырванные из контекста, могли служить основой для человеконе­навистничества: «В учении морали проявляется… стремление слабых ассимилироваться с сильными»; «Мораль — отговорка для людей лишних и случай­ных, для червей, бедных духом и силой, которым не следовало бы жить»; «Какая польза в том, чтобы воз­можно большее количество людей жило возможно дольше? »