Мост через Лету - Юрий Гальперин

Лешаков снова огляделся. Присел. И нервно повернул реостат.

Чемодан наполнился вонючим белым дымом. Зашипел. И вдруг серый снаряд с противоестественным звуком, не плавно и медленно, как показывают по телевидению запуск космических кораблей, а сразу — резко и опасно — взмыл, вылетел из рощи, стремительно набрал высоту, слегка отклоняясь от вертикальной траектории к лесу, где с впечатляющим треском раскрылся, засыпав опушку, заросли вокруг и болото семью тысячами старательно нарезанных листков тонкой бумаги небольшого формата.

14

Дома Лешаков как был — в туфлях, в костюме, — счастливо бросился на диван. Потом вскочил, запер дверь на ключ и опять улегся. Сердце прыгало. Не верилось, что испытание прошло успешно, без сучка, без задоринки. И никто не увязался за ним, не следил, не преследовал. Он был дома. Хотя комната мало походила на крепость, инженер чувствовал себя в безопасности. Лешаков был уверен, после тайного обыска те удостоверились, что нет ничего подозрительного, и оставили его до времени. Да, лишь до поры до времени, — он считал, что невидимый круг сжимается, чувствовал: времени остается все меньше.

Лешаков ощущал скоротечность потока. Жизнь бежала, как вода сквозь пальцы. Время уходило. Стук будильника отдавался в висках. Тревожные вопли чаек, прилетевших с реки, разносились над крышей. Лешаков прислушивался к голосам соседей за стеной, к шумам в коридоре. Он разулся. Почистил туфли, тряпочкой обтер пыль и глину. Снял травинки и лесную паутину с костюма. Опять улегся на бок. Повернулся. Свернулся калачиком. Выпрямил ноги. Сладко потянулся. Перевернулся на спину и закинул руки за голову. Покой не приходил.

Чемодан прогорел и остался в лесу. Лешаков сложил в него обломки ракеты и закинул подальше, в болото. Рощей он пробрался к шоссе, на попутном рефрижераторе доехал до мясокомбината, сунул шоферу три рубля, спустился в метро. Прокатился до центра, пересел на другую линию, вышел у Финляндского вокзала и на автобусе вернулся домой.

Все было проделано правильно, осторожно, со смыслом. После рискованной репетиции надлежало отдыхать. Радоваться удаче, первому успеху.

Снаряд незначительно отклонился от расчетной траектории. Требовалась коррекция. Следовало улучшить конструкцию трех аналогичных снарядов, необходимых для реализации замысла. К ним горючее, а значит, много фотопленки, серы от спичек, марганцовки и прочего. Нужен был другой чемодан, крупнее первого. Чемодан надо оборудовать, обустроить внутри. А самое главное, предстояло отпечатать двадцать одну тысячу миниатюрных листовок. Четыре тысячи он уже заготовил. Но оставалось семнадцать. Они требовали времени, сил и работы, работы.

Лешаков ворочался, как жук, запертый в коробке. До сих пор он всерьез не беспокоился за успех предприятия, а в тот вечер ему сделалось по-настоящему страшно. Он опасался, что случай с изощренным садизмом вмешается, смешает карты, переменит направление, выбьет из угаданной колеи, по которой спешил Лешаков, ускоряясь. Это вышло бы слишком по-русски — именно сейчас, на решающем этапе, все нечаянно похерить, непоправимо испортить, пустить прахом долгие усилия из-за мелочи: непредусмотренного шага или чистосердечного порыва (а это чаще всего), непредугаданного, нерасчетливого, слишком честного движения души. Лешаков опасался себя самого. Знал, сколько сам себе мог навредить. Поэтому не хотел, не желал никого видеть, предпочитал ни с кем не встречаться, а кропотливо, тщательно и целеустремленно готовить проект к особому дню, заветному часу, острой секунде судьбы.

Нетерпение подстегивало. Казалось, время истекает, мелеет резервуар. Лешаков понятия не имел о сроке, отпущенном ему. Он хотел бы трезво распределить силы, использовать недели до возвращения Вероники, предельно занять свои дни. И нельзя было допустить, чтобы нагрянули непредвиденные приятели и все смешалось. Он не имел права транжирить себя на споры, сомнения, отвлекающие переживания, никчемные эмоции. Все это было пустое. Даже радоваться долго успеху испытаний он не имел права, а тем более тратить нервную энергию на изнуряющее безусловное волнение. Лешаков себе не принадлежал.

Инженер начал смотреть в окно и считать, сколько времени уйдет на писание бесконечного канона:

«НИ ВО ЧТО, НИКОМУ, НИКОГДА…» Видимо, он устал. Слишком рано поднялся, много работал на воздухе, под солнцем, психовал, искал, прикидывал, прятался, дрожал от нетерпения, потом от страха. Достаточно. Жара сморила его. И глаза непроизвольно закрылись.

Сперва инженер задремал, что-то еще соображая, пытаясь разобраться, но скоро провалился в глубокую штольню без ламп, без сновидений — гладкую, глухую. А когда открыл глаза, увидел: небо за окном быстро темнеет.

В дверь кто-то упорно стучал. Спросонья Лешаков прошлепал по паркету босыми пятками и отпер, не спросив. На пороге стоял сумрачный марксист, держал авоську с книгами.

— Тебе, — он протянул ношу через порог. — Все, что ты просил, — и улыбнулся через силу.

— Что такое? — ковыряясь в авоське, спросил инженер, когда рядом с книжками обнаружил плотный полиэтиленовый пакетик.

— Гостинец, — загадочно сообщил Фомин. Инженер благодарно извлек из авоськи кулек, развернул с любопытством. В пакете оказались соленые огурцы.

— Откуда такая роскошь!?.. — вскричал Лешаков.

— Остатки. Последняя бочка. Во всем городе больше нет. Я ее в полузасыпанном погребе заныкал, — объяснил Фомин. — Неполная, конечно. Но на нашу долю хватит… Литературу-то посмотри, годится?

— Кто же это? — Лешаков полистал объемистый томик и оглянулся, приятель топтался у двери. — По-английски!

— Аллан Лео, — компетентно ответил марксист. — Дружил с Блаватской. В гадательном деле авторитет первой величины.

— Мне такое и за год не осилить со словарем. А тут? Таблицы?

— «Эфемериды». Показывают, когда и где какая планета стоит. Но самая важная та, в обертке.

Лешаков развернул.

— Ого! Из-за бугра!

— Семеновский-Курилло. В свое время в областном комитете все умники на этой книжечке помешались. А теперь в райкомах по рукам ходит. Три кило огурцов потянула, да и то уступили на одну ночь. Успеешь?

— В распределителях огурцов нет? — не поверил Лешаков.

— Свежие. Да и те — гидропоника. Соленых в городе не сыщешь днем с огнем. Все у меня.

— Спасибо, — сердечно поблагодарил Лешаков. — А журнал?

— Журнал не дали, — огорченно сказал марксист. — Слабеют связи. Того доверия нет, что прежде. Журнал научный. Представляет серьезную ценность. Опять же, дело непроверенное, не исключается провокация ЦРУ, чтобы с толку сбить товарищей вроде тебя. Он в закрытом фонде. На вынос нельзя.

— Эх! — возбужденно всплеснул руками инженер. — Астрологическая эта блажь, смешная, конечно. Но математический метод, все-таки наука.

— Вот я и подумал, — широко улыбнулся бывший номенклатурный работник, и глаза его заблестели по-мальчишески, он извлек из кармана тонкий журнал «Pure and Applied Mathematics».

— Увел?

Фомин развел руками.

— Детей мне с ними не крестить. Забирай, твой теперь. И никому не показывай, а то подведешь.

Лешаков полез было обниматься, но марксист остановил его:

— Проверь, есть там эта программа?

Лешаков полистал журнальчик и отыскал то, что занимало его, не давало покоя последние дни. Статья оказалась короткой, но инженер и в ней запутался. После подробного предисловия давали программу, обычную, фортрановскую. С правой стороны, как всегда, шел комментарий.

— Ну, спасибо! Вот удружил! — обрадованно задышал Лешаков. — А с предисловием поможешь, у меня и словари есть?

— Не надо словарей, — добродушно отмахнулся Фомин. — Давай, я тебе прямо сейчас.

— Погоди, — сказал Лешаков. — Давай оформим путем. Ты ужинал?

— Завтракал.

— Картошку почистим.

— И закуска опять же правильная, — намекнул Фомин.

Отступать Лешакову было некуда. Не хотелось инженеру выходить из дома, но он повиновался национальному чувству такта, накинул пиджак и, как был в тапках, собрался бежать в магазин.

— Семь часов, — предупредил марксист, — белой не дадут уже.

— У таксистов можно.

— Десятку с тебя сдерут, а зачем? Возьми бормотухи, не будем отрываться от народа.

Через полчаса друзья сидели за столом, выпивали и закусывали. По ходу дела Фомин переводил Лешакову предисловие и комментарий прямо с листа. Он помнил английский превосходно. Сгодился умнице красный диплом. Лешаков слушал внимательно, записывал, переспрашивал, не стеснялся. Фомин повторял.

— Сомнительное дело, — резюмировал он, когда бывший номенклатурный работник закончил перевод.

— Гипотеза, — уточнил материалист. — Они на большее и не претендуют.