И в горе, и в радости - Мег Мэйсон

Прошлой ночью Патрик пришел, когда я смотрела фильм, который мне рекомендовала Ингрид следующим образом: это дерьмовый ремейк фильма, который был дерьмовым с самого начала. Я сказала ему, что мы можем выключить его.

Он сел и сказал, что, поскольку фильм основан на реальных событиях, я, конечно же, хочу досмотреть его до конца ради тех слов, которые всплывут перед титрами. Кто-то умер в восемьдесят три года. Картина так и не была найдена.

Он сказал:

– То, как все заканчивается, – твоя любимая часть. К тому же я слишком устал, чтобы разговаривать.

Я начала разговаривать.

Он сказал:

– Правда, Марта. Я слишком устал, чтобы разговаривать, – и закрыл глаза.

* * *

Вот так все и заканчивается.

* * *

Несколько недель назад я отвела отца в книжный магазин в Мэрилибоне, чтобы показать витрину. Он долго стоял на краю тротуара и смотрел на нее с выражением человека, который не может понять, на что именно смотрит.

Он теперь Инстаграм-поэт Фергюс Рассел. У него миллион подписчиков. Книга, которой посвящено целое окно витрины, представляет собой антологию его стихов, собравших больше всего лайков. Прочитав одну из первых рецензий, моя мать сказала: «Наконец-то, Фергюс, около твоего имени тоже появился определенный артикль the». Он ответил, что у прилагательного «грядущий» должна быть глагольная форма совершенного вида. «Антология, которая оставалась грядущей пятьдесят один год, наконец сгрядилась».

Пока мы стояли возле магазина, пошел дождь, он шел все сильнее и сильнее, но отец как будто не замечал его. Когда я увидела, что вода, выплеснувшись из сточной канавы, заливается ему в ботинки, я заставила его пройти со мной внутрь, чтобы поискать менеджера.

Они обменялись рукопожатием, и мой отец спросил, можно ли ему подписать немного экземпляров – хотя ничего страшного, если ему не разрешат этого сделать.

Он предложил показать свои водительские права, чтобы доказать, что он действительно Фергюс Рассел. Менеджер похлопал себя по карманам в поисках ручки и сказал, что все в порядке: на задней обложке есть фотография. Он сказал моему отцу, что его книга продается быстрее всех, с тех пор как рухнул рынок книг-раскрасок для взрослых.

Через неделю после публикации позвонил редактор моего отца и сказал, что, по предварительным данным, в первый же день было продано триста тридцать четыре книги – неслыханно для поэзии, – и это только в книжных магазинах в центре Лондона.

Уинсом устроила ужин в Белгравии в его честь. Все вернулись. Это был первый раз, когда мы собрались все вместе с тех пор, как мы с Патриком расстались. Семья вела себя с нами так, словно мы только что обручились. Ингрид сказала, что нам нужно воспользоваться этим по максимуму и составить список дорогих подарков.

Пока все рассаживались, Уинсом послала меня за чем-то в кабинет Роуленда. Дверь огромного шкафа позади его стола была приоткрыта. Внутри были сложены десятки копий книги моего отца: некоторые из них были развернуты, другие все еще лежали в пластиковых и бумажных пакетах книжных магазинов центрального Лондона. Я открыла другие шкафы. Они были заполнены тем же. Я тихо закрыла их и вышла из комнаты, презирая Роуленда за то, что он купил триста тридцать четыре книги моего отца, просто чтобы подшутить над ним.

Когда я вернулась в столовую, Роуленд ругал Оливера за чрезмерное количество соуса на тарелке. Слушая его, я поняла, что лишь доброта могла заставить моего дядю переезжать на своем «Ублюдомобиле» от книжного к книжному, скупая все до одной книги с их складов, хотя он ненавидел тратить деньги так сильно, что его мыло превратилось в теоретическую концепцию. Когда я протискивалась за его стулом к своему, Роуленд повернулся к моему отцу, сидящему с другой стороны, и громко заявил, что, насколько ему известно, если нет рифмы – это не поэзия, так что он на такое ни черта не купится. Я похлопала его по плечу. Он меня проигнорировал.

Я никому не рассказала о том, что видела, кроме Патрика, уже потом. Как только книга начала продаваться тысячами экземпляров, я поняла, что ее больше не может покупать один лишь Роуленд. Моему отцу потребовалось полчаса, чтобы подписать копии с витрины и стопку на главном столике в книжном. Менеджер наклеил стикеры «Первое издание с автографом» на обложки, прежде чем сложить книги обратно, а затем достал телефон, чтобы сделать фото. Пока он выстраивал кадр, отец отошел в сторону. Менеджер сделал ему знак вернуться.

– Ах да, точно, – сказал мой отец. – Вместе со мной, – а затем смущенно: – Не могли бы вы еще сфотографировать меня с дочерью?

После этого мы пошли под зонтиком отца по Мэрилибон-Хай-стрит в сторону Оксфорд-стрит. Он спросил меня, есть ли у меня какие-нибудь планы, и, когда я сказала, что нет, он сказал, что хотел бы купить мне мороженое. Поскольку вид взрослого, поедающего мороженое в общественном месте, всегда наполнял меня необъяснимой печалью и до сих пор наполняет, я сказала, что позволю ему сделать это, только если это будет происходить в помещении.

Чуть дальше мы нашли кафе и сели у окна. Подошел официант, поставил перед нами металлические миски с мороженым и снова ушел.

– Это одно из мороженых, за которые я не мог заплатить сам, пока ты росла, – сказал отец, а затем, когда я не нашла что ответить, сменил тему на то, каково было увидеть свою книгу в магазине.

В конце он сказал:

– Теперь твоя очередь. Твоя книга на витрине.

Мое мороженое успело растаять и капнуло с ложки, когда я поднимала ее. Я провела пальцем по лужице и сказала:

– Сборник смешных статей про еду Марты Рассел Фрил.

Отец сказал, что я очень смешная и что я ошибаюсь на этот счет.

– Почему ты остался с ней? – Я не хотела спрашивать, но пока он ставил автографы, я перечитала его стихи. Они все были о моей матери. Я не понимала, как его страсть к ней, вплетенная в каждую строчку, пережила их брак. То, как она душила его, его Изгнания. – Или, – добавила я, – почему ты всегда возвращался?

Отец слегка пожал плечами:

– К сожалению, я любил ее.

На улице мы попрощались. Отец пошел в другую сторону и заставил меня взять зонт. Зонт сломался, когда я его раскрыла, и, заталкивая клубок погнутых спиц в урну, я увидела, как в нескольких футах от того места, где я стояла, из магазина вышел Роберт.

В одной руке у него была газета, и он держал ее над головой, пока мчался через перекресток к