Люди и учреждения Петровской эпохи. Сборник статей, приуроченный к 350-летнему юбилею со дня рождения Петра I - Дмитрий Олегович Серов

телеграмму, которую надо было обязательно послать в Новосибирск. Когда у меня спрашивают, что делал утром 19 августа 1991 г., я отвечаю, что ходил на почту к метро «Василеостровская» отправлять телеграмму Ирине Александровне Серовой. Почтальонша в окошечке запомнилась мне растерянной. Телеграмму тоже не приняли. Два дня спустя Дмитрий приехал с дачи, но баррикады в это время уже разобрали.

Дмитрий блестяще защитил диссертацию в 1991 г. Очная аспирантура — вопреки своему формальному статусу — не гарантировала ему места работы. В Институте за ним сохранили рабочий стол, за которым Дмитрий мог работать. Однажды Дмитрий рассказал мне, что его знакомый создает в Новосибирске институт, который будет заниматься историей окружающей среды и делать какие-то феноменальные проекты. Как всегда, отговаривать его было бесполезно. По-моему, никакого института так и не возникло, зато Дмитрию пришлось создавать тот институт, в котором он будет преподавать, своими руками.

Живущие в эпоху Zoom’a и онлайн-конференций наши современники не представляют того, какой помехой для дружеского общения мог стать переезд из Петербурга в Новосибирск. При телефонных звонках сказывалась разница часовых поясов, а компьютерная связь, которая уже существовала, была доступна на работе, но не дома. Я считал и до сих пор считаю, что отъезд из Петербурга был огромной ошибкой. Архивный человек — а Дмитрий принадлежал к тому кругу людей, который хотя бы раз в неделю должен приходить в читальный зал и проводить несколько часов за архивными фолиантами, — должен жить в шаговой доступности от архива[1000].

Поделать с этим нечего, так что Дмитрий, как только время и средства позволили ему это, возобновил свои визиты в Москву, где в РГАДА его ждали документы Сената и Кабинета Петра Великого. Эти же визиты — в конце 1990‐х и начале 2000‐х гг. — дали мне возможность не потерять контакт с Дмитрием: мы пересекались с ним в архиве и архивной гостинице.

В это время Дмитрий был увлечен идеей защиты докторской диссертации по юридическим наукам. Мне представляется, что за этой идеей стояло гораздо больше, нежели карьерные планы. Во-первых, в обращении Дмитрия к истории права сказалось влияние его второго научного руководителя — Аркадия Георгиевича Манькова, три монографии которого были посвящены историко-правовой тематике. Во-вторых, здесь проявилось отношение Дмитрия к современности. Ни для кого не секрет, что многие коллеги — историки — являются эскапистами по своей натуре, убегая из того общества, в котором им привелось жить, в Московское государство при Алексее Михайловиче или в какую-нибудь иную, но всегда более гармоничную реальность. Для Дмитрия право, юстиция и административная преступность обладали своего рода двойной реальностью — они присутствовали и в петровской России, и в современной. Его действительно интересовали реальные, не сошедшие с архивных страниц следователи и прокуроры, с которыми он сталкивался, организуя юридическое образование в Новосибирске и преподавая историю государства и права. Успехи Дмитрия на новом поприще были убедительны и впечатляющи — он был заведующим кафедрой, преподавал в двух вузах одновременно.

Но не менее важными оказались упрочившиеся в 2000‐х гг. встречи с московскими коллегами, в первую очередь Е. Б. Смилянской и О. Е. Кошелевой. За ними последовал и закономерный интерес московских издателей — от ОГИ до «Молодой гвардии». Как-то в разговоре в 2000‐х я не без досады назвал Дмитрия автором выдающихся научных трудов, циркулирующих в рукописях. Речь шла о подготовленном Дмитрием издании Юрьевской степенной книги и о биографическом словаре государственных деятелей петровской поры. Благодаря московским издателям книги Дмитрия дошли до широкого читателя. Меня же не оставляла надежда на то, что однажды вслед за ними вернется и он сам.

В 2014 г., увидев официальное объявление о том, что в Санкт-Петербургском институте истории объявлено вакантным место заведующего отделом, я написал Дмитрию и спросил, не хочет ли он подать документы. «О конкурсе в СПб ИИ я ничего не слышал, но если есть объявление, то, стало быть, он проводится», — прохладно ответил Дмитрий. Я настаивал, но получил следующее разъяснение: «Саша, признателен тебе за внимание к моей скромной персоне, но куда-либо перемещаться из Новосибирска я уже не склонен. Некую „нишу“ я себе здесь сформировал, она меня пока устраивает. И вообще после 50 менять место постоянного жительства как-то не очень располагает. Тем более, что в СПб ИИ меня никто никогда не звал, не зовут и сейчас»[1001].

Его способность радоваться чужим успехам и щедрость были необыкновенными. Узнав в 2000 г. о том, что я собираюсь защищать докторскую диссертацию в Москве, Дмитрий просто отдал мне ключи от квартиры родителей на самой окраине столицы — на Перерве. Полторы недели, прожитые там, я вспоминаю как огромный подарок — дело было именно в жесте. Вообще, 2001–2002 гг. оказались самыми интенсивными в нашем общении. Мы с женой работали в РГАДА и жили в архивной гостинице; Дмитрий ходил в архив как на работу и мог зайти к нам после закрытия читального зала.

Летом 2017 г. я увидел доклад Дмитрия в программе конференции, посвященной 300-летию второго путешествия Петра за границу, организованной Франсин-Доминик Лиштенан, и обрадовался — наконец-то будет возможность поводить его по Парижу. Я написал ему, попытавшись договориться о встрече накануне открытия. Ответ Дмитрия был следующим: «К сожалению, с моей поездкой в Париж ничего не вышло: я сейчас прохожу длительное лечение, и принимаю выпускную сессию, и готовлюсь к защите магистерской диссертации по юриспруденции <…> и форсированно дописываю очерки о следователях Петра для книги в большой серии ЖЗЛ»[1002].

У меня все так и оборвалось. То, что было недосказано в этом письме, сообщили общие друзья. Диагноз Дмитрия был приговором, и он знал об этом. Благодаря невероятному упорству его родителей и его жены, Ирины Серовой, организовавшим для Дмитрия лечение в Германии, он получил отсрочку на четыре года. «<…> В Мюнстере осел профессором многолетний коллега моих родителей, старшего сына которого моя мама-доктор некогда уберегла от скоропостижной кончины. Этот преисполненный доброхотливости коллега успешно решает организационные вопросы по моему лечению в Германии», — написал мне Дмитрий в одном из следующих писем[1003]. «Доброхотливость» действительно была нужна: как я впоследствии понял на одном примере, устроить «российского пациента», не имеющего местной страховки, на серию операций практически невозможно. Я пытался уговорить его заехать по дороге в аэропорт к нам в Кельн, но сумасшедший график микроопераций, которые проходил Дмитрий, не дал и этой возможности.

Он мог бы, конечно,