Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона - Дэвид Ротенберг

«Как много глаз! — размышлял он. — Как много любопытных взглядов! И если я хочу без помех вывезти «большой изогнутый предмет» Май Бао из Города-у-Излучины-Реки, их всех нужно заставить смотреть в другом направлении».

Его взгляд упал на стол, где лежала открытая газета. Это было первое и самое популярное издание Чарльза Суна, рассчитанное на вкусы весьма невзыскательной публики.

«А подобная публика, — подумалось Сайласу, — составляет наибольшую часть огромного населения Шанхая».

Перевернув страницу, он наткнулся на опубликованное там письмо куртизанки. Сайлас смотрел на него, не читая. Его не волновало, на кого жалуется шлюха — на свою хозяйку, клиента или уличный шум. Он думал о другом: это письмо прочитают шесть миллионов человек, а потом перескажут его еще двадцати миллионам. И глаза всех этих миллионов, отвернувшись от насущных проблем, обратятся к проблемам одной-единственной шлюхи.

Сайлас взял стоявший на столе телефон и приказал, чтобы его автомобиль с номером «два» выгнали из гаража и оставили на улице.

— Да, — сказал он, — прямо под открытым небом. Позаботьтесь только о том, чтобы он находился подальше от людных мест.

Затем он повесил трубку, а в голове у него вертелось окончание фразы: «Чтобы никого не задело, когда он взлетит на воздух».

Наконец Сайлас отправился домой и, вернувшись, велел позвать к нему Май Бао, которая явилась с вопросительным выражением на лице.

— Знаешь ли ты кого-нибудь, кто пишет для газет? — Жена попыталась было протестовать, но Сайлас оборвал ее: — Я знаю, в твоей жизни был период, когда ты была очень… — он поколебался, подбирая слово, — близка к пишущей братии. Сохранились ли у тебя какие-нибудь знакомые, которые ухватились бы за эксклюзивную новость?

— Это связано с моей просьбой? — спросила она.

— Разумеется. А теперь ответь на мой вопрос, Май Бао.

После еще нескольких безуспешных попыток увильнуть от ответа Май Бао призналась в том, что она действительно была знакома с несколькими журналистами.

— Хорошо, — проговорил Сайлас. — Тогда передай им: если они хотят получить первоклассную историю, пусть послоняются неподалеку от склада, где бандит Ту держит свой автомобиль с номером «один».

— Думаешь, они знают, где находится это место?

— Если они настоящие журналисты, то узнают.

Взрыв, устроенный Макмилланом, вышвырнул из кроватей нескольких людей бандита Ту, спавших на чердаке над гаражом, а все здание заходило ходуном. Когда же Ту наконец добрался до ангара, в котором хранился его ненаглядный автомобиль, он был потрясен, увидев, что его гордость, его радость превратилась в груду почерневших, дымящихся и совершенно бесполезных кусков металла. Резиновая груша его любимого клаксона расплавилась и висела бесформенной черной соплей.

— Что… Как…

Ту был готов изрыгнуть водопад виртуозных проклятий, как вдруг с изумлением увидел чистенький, отполированный номерной знак с «два», прибитый гвоздями к стене. Ту наклонился, чтобы проверить, на месте ли его собственный номер с единицей. Его там не было.

— Найдите автомобиль, к которому было привинчено вот это! — завопил бандит, содрав со стены неповрежденный номер «два». — Сейчас же!

«Взорван самодвижущийся экипаж!» — надрывались местные газеты. Их смели с прилавков газетных киосков быстрее, чем номера, в которых рассказывалось о короновании Принцессы Мира Цветов.

Когда двумя днями позже на воздух взлетел автомобиль Сайласа, на котором теперь красовался номерной знак с цифрой «один», газеты разразились еще более сенсационными репортажами. Общий их смысл выражал заголовок: «Война самодвижущихся экипажей!» Репортеры почему-то забыли упомянуть уличного торговца пельменями, на свою беду оказавшегося рядом с «бугатти» Сайласа как раз в тот момент, когда бомба разнесла ее в клочья. Когда Сайласу рассказали об этом несчастном, он уронил голову на руки и заплакал. Май Бао никогда не видела его таким.

— Тут нет твоей вины. Этот человек забрел туда по ошибке. Это была его ошибка.

— За мной и без того тянется целый шлейф загубленных жизней, — сказал Сайлас, подняв глаза на свою сильную, умную жену. — Они давят на меня, как вязанка дров пригибает к земле старую крестьянку.

На секунду Май Бао показалось, что сейчас он наконец расскажет ей о своем брате Майло, но момент слабости миновал, и на лицо Сайласа вернулось обычное деловитое выражение.

— Как звали торговца пельменями? Узнай это для меня, Май Бао, пожалуйста. Я оплачу его похороны, а если у него есть близкие, я желаю, чтобы они переехали в мой сад.

Май Бао сделала так, как велел муж.

Вечером, когда ему доложили, что родных продавца пельменей поселили в маленьком доме на южной оконечности сада, Сайлас Хордун отправился проведать его вдову и двоих малолеток. И впервые за всю историю Поднебесной фань куэй встал на колени перед китайской крестьянкой и двумя ее маленькими детьми и просил у них прощения.

Через два дня письменный стол в кабинете Сайласа был завален газетами. Город следил за «войной самодвижущихся экипажей», как наркоман следит за приближением заветной трубки с опием.

Еще мальчиком Сайлас видел, что творилось в Шанхае, когда в театре впервые на одной сцене с мужчинами стали выступать женщины. По маньчжурским законам публичные выступления женщин были строжайшим образом запрещены, но театры находились на территории Иностранного сеттльмента и, следовательно, вне юрисдикции Пекина. Билетов нельзя было купить месяцами, и даже фань куэй не могли попасть на представления.

Через несколько лет после этого какой-то торговец представил в качестве последнего веяния моды белые хлопчатобумажные перчатки, и на следующий день весь Шанхай был облачен в них. Вне зависимости от погоды каждый уважающий себя шанхаец носил белые перчатки. Его одежда могла быть грязной и помятой, но эти чертовы перчатки неизменно сияли девственной белизной.

И конечно же, Сайлас помнил ажиотаж, который вызвали в городе знаменитые скачки, организованные его отцом. Сайлас смотрел в окно — на то самое место, где под Майло съехало на бок седло и он, упав, ударился головой оземь. Теперь на фоне темной земли пламенели красные розы и гортензии. Сайлас всегда требовал, чтобы на этой клумбе росли только красные цветы. Это было его единственное требование в отношении десятков клумб, которыми изобиловал сад.

Сайлас знал, что главным в отцовских скачках были даже не состязания лошадей, а массовая истерия. Именно это сейчас было нужно ему — массовая истерия, которая заставит все эти глаза смотреть на автомобили, а не на предмет шести футов длиной, который повезет по улицам Города-у-Излучины-Реки еврей средних лет. Но то, как именно перемещать этот большой изогнутый предмет, оставалось загадкой, которую еще предстояло решить.