Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона - Дэвид Ротенберг

ПОДАРОК САЙЛАСА

Май Бао настояла на том, чтобы Сайлас не присутствовал на финальном этапе пышных похорон ее матери.

— Я должна сделать это в одиночестве, муженек, — сказала она, надевая белые траурные одежды.

— Почему? — спросил он.

— Потому что моя мать была особенной. Ее смерть стала событием в городе и не оставила в стороне никого из важных персон. Даже после смерти мама не имела ни секунды уединения, которое так ценила. И ей бы не хотелось, чтобы в последние минуты ты находился рядом со мной, привлекая еще большее число репортеров. Сделай это для меня, пожалуйста. Отправляйся в синагогу, которую ты построил, и помолись за нее. Но только не появляйся рядом со мной на Новом кладбище ста цветов.

С последним он согласился, с первым — нет. Хотя Сайлас действительно построил в своем саду скромную синагогу, сам он в нее даже ни разу не зашел. Как и его отец, он испытывал глубокое неприятие того, что Ричард в своих дневниках называл «мышлением древних пустынников», которым были движимы все три основные религии Запада.

Сайлас помнил, как отец говорил: «Если бы люди, написавшие эти книги, взаправду могли кинуть в землю косточку сливы и в скором времени получить сливовое дерево, они бы не рассуждали так, как рассуждали. Но брось сливовую косточку в Янцзы, и ниже по течению действительно вырастет слива. Китай плодороден. Даже имея огромное население, он не импортирует пищу. Его земля богата, а народ трудолюбив. И это не какие-то там дураки, затерянные в пустыне».

Пока Май Бао присутствовала на погребении Цзян, Сайлас отправился в кабинет и взял дневники, написанные его отцом много лет назад. Если бы он взглянул чуть выше и левее, то увидел бы уголки трех последних страниц, выглядывающие из-за кромки верхней полки, но он не посмотрел туда. Сайлас открыл самую раннюю из тетрадей и перечитал первую запись, сделанную двенадцатилетним мальчиком сразу же после того, как он с родителями приехал в великий город Калькутту. В который раз подивившись тому, как умно все написано, Сайлас был поражен лиризмом изложения. Ричард умел обращаться со словом, и, хотя фарси Сайласа оставлял желать лучшего, он был заворожен тем, как отец использует этот струящийся язык, глубиной его восприятия древнего величия Калькутты.

Затем пришел черед тех записей, где отец рассказывал, как они с братом работали сначала на уборке, а потом и на производстве опия. Сайласу до сих пор было трудно поверить в то, что в основе богатства, которое он унаследовал, лежал губительный наркотик.

В последнее время Сайлас занялся банковским бизнесом, и из-за сомнительной репутации Шанхая в мире он решил, что в названии его банка должен присутствовать не только Шанхай, но и еще один китайский город. Какой именно, он еще не решил, но в последнее время склонялся к мысли о том, что новое финансовое предприятие будет называться «Шанхайский банк Макао».

Сайлас перелистал страницы и прочитал рассказ отца о его путешествии в Китай и знакомстве с иезуитом-карликом, братом Мэтью. Когда он закончил читать, его словно стукнула по затылку новая мысль. Сайлас подтащил к себе остальные тетради и стал рыться в них. Разумеется, в дневниках не было оглавления, но благодаря хорошей памяти Сайлас помнил, что в них есть еще одно упоминание о брате Мэтью. Ему потребовалось несколько часов, но он все же нашел то, что искал. В том месте, где отец рассказывал о том, как его подвергли мучительному наказанию, надев на шею тяжелый мельничный камень, он вспоминал, что какая-то маленькая, одетая в черное фигура напоила его водой.

Сайласу хотелось отшвырнуть тетрадь в сторону, но он подавил это желание и аккуратно положил ее на стол. Он чувствовал, что находится на пороге чего-то важного. Его отца, такого же скептика, как и все мужчины, которых приходилось встречать Сайласу, дважды посещала крохотная фигура брата Мэтью. Сайлас понимал: измученный пыткой и жаждой, отец мог галлюцинировать, но все же крошка иезуит дважды возникал в его записях, причем там, где он описывал реальные события, а не свои опиумные сны.

После короткого совещания со своим главным помощником Макмилланом Сайлас пополдничал прямо в кабинете. Отпустив широкого в плечах шотландца, он вспомнил, как несладко ему приходилось с земляком помощника, являвшимся правой рукой его отца. Теперь-то он понимал, почему такие люди ценны… Нет, не ценны, а необходимы для ведения большого бизнеса. Они делают дело. Их не волнуют тонкости межэтнического и даже межчеловеческого общения, и они, подобно быку, идут на таран, сметая на пути все проблемы, которые затормозили бы любого другого человека. Уж его, Сайласа, они затормозили бы намертво. Это не люди, а бульдозеры. Они будут рыть землю, но дело сделают. Несколько секунд Сайлас размышлял: а настанет ли когда-нибудь время, когда люди, подобные Макмиллану, перестанут быть нужны? Потом вздохнул. Он жил в Китае и думал как все китайцы, отличающиеся необычайной практичностью. А любой практичный человек понимал, что никогда и нигде сайласы хордуны не обойдутся без эванов макмилланов.

В ту ночь Сайлас был удивлен, проснувшись и ощутив возле себя Май Бао. Она часто спала в собственной спальне, поскольку его храп будил ее, но сейчас она была рядом, прижавшись к нему, свернувшись клубочком и держа за руку. Их пальцы переплелись.

Сайлас хотел спросить, все ли прошло гладко на похоронах ее матери, но не знал, как потактичнее сформулировать вопрос. Поэтому он просто сжал пальцы жены, надеясь, что Май Бао поймет: в тяжелый для нее час он думает о ней.

— Моя мама высказала последнюю просьбу.

Несколько секунд Сайлас не был уверен, что правильно расслышал.

— Просьбу? — переспросил он.

— Да, — подтвердила Май Бао. — В принципе, ты вовсе не должен выполнять ее. Ты не сделал ничего, чтобы я взваливала на тебя подобные обязательства.

— За исключением того, что полюбил тебя, — ответил Сайлас.

Это был один из редчайших моментов, когда они говорили о любви. Май Бао знала: это не та любовь, которую она испытывала по отношению к Революционеру, к матери или к двум подрастающим дочерям. Но он был прав, то чувство, которое они с Сайласом испытывали друг к другу, определенно было любовью.

Любовь…

— «Аи», — произнесла она на китайском.

Сайлас поцеловал пальцы жены. Его черная, как ночь, борода щекотала ей кожу.

— Лишь слово назови, и ты это получишь, — проговорил он на устаревшем фарси и засмеялся.

— Что? — спросила Май Бао.

— Да так, вспомнил… кое-какие старые мысли. — Он приподнялся на локте и погладил длинные волосы жены. Их шелковистость всегда удивляла его. — О какой просьбе идет речь? Скажи, и, если это в моих силах, я выполню ее.