Антология современной уральской прозы - Владимир Соколовский

И рассеченная барышня: — Я, конечно, тоже плету из улиц корзины. Для прилёта сыночка. И тоже — вечно ищу... Тс-с! Все нити заговора сходятся в одной точке! Канители, бусы, мониста...

А не я ли, барышня, розмаринчик, тот завидный сын, кого ты ищешь? — вдруг горчичное око на чёрной дыре оси, накатившее из-под гнилой надстройки шляпы, плавающий шлюп под тинным бортом, или не слыхали? Великий усыновил нас, его современников — веселитесь!..

Но я вовсе её не ищу, — сквозь немецкую сосульку под языком: мы условились встречаться во сне — к чему тратиться на паузы в путешествиях дважды... в часы для добавочных маршрутов. Заверяю штампом Плутарха: И сейчас показывают источник, возле которого Александр в сновидении гонялся за сатиром. А я показываю площадь, где мы с ней гуляли нынче под утро — и она ещё не остыла... — площадь накануне моря, обрастающая схолиями всё новых охотников.

Что, что происходит? Стрельба из пушек, иллюминации, фейерверки? Здесь гуляют маковые красотки и гарцуют на верблюдах и яках такие летучие амазонки-шляпки!.. У нас составился заговор, имеющий блестящий сюжет! Не жмите мне на ногу — вычлените опору из общего дела... Ха, блестящий заговор, что существует — сюжет! И куда вы спешите с ним на руках?

Значит, чью-то физиономию обкорнала сорока, чьи-то радужные медали — с его профилем, раз не видите — кто впереди! Могли догадаться — мы идём брать Париж! Почему бы нам не взять его без единого выстрела?

О, это шествие — китайская стена глупости!..

Так у вас ксантопсия — вы все видите в жёлтом свете...

Но к чему вам — этот сборчатый, завитый, весенний Париж? Этот фривольный, напудренный солнцем... Слушайте сюда — о великом любителе прихватить знаменитые города — молниеносно, как в зеркале: одним орлиным профилем! Так он тоже назначил свою клептоманию бессмертным сюжетом — и сразил этой шуткой тысячи...

Пока не попался ему городок на помочах высохших водостоков, полыхающий жёлтыми, как египет, глазами — там проживали исключительно петухи, не расклюнувшие его тонкой шутки... и не сразишь ни сорок, ни дорог: времена петухов, и в воздухе — драные перья их наседки-Осени... да, оставили его с петушьим носом...

Так потому мы и идем брать Париж! А ваше излишество чем скорей ускользнет...

Император старше меня на 184 карусельных круга, арендованных прогрессистами — для официального торжества... Впрочем, Карусельщик, для кого дневной сбор кругов... дневное развеяние... возможно, гиппарх лишь час назад простился с императором в егерском гвардейском мундире, с почётной протокой ленты, — разорвавшим заезженный сюжет и поднявшимся — над черновиком сего подсолнечного выпаса... а в полдень очередной виток сюжета уже подхватываю я.

«Император — так и сказано — тебе одному, ничтожнейшему из его подданных, жалкой, прячущейся перед императорским солнечным ликом в бесконечной дали тени, именно тебе со своего смертного одра направил послание», — так и сказано мне Кафкой.

Все назначенные на мое имя и на это лето известия об императоре подбрасывались в главную городскую библиотеку — плывущую на всех витражах, надутых над длинными взлетами лестниц, пока четыре зала на квадриге этажей настигают — друг друга, день, собственный исход? — странствуя, как часы... крутясь — между всесторонним, как геометрия, светом — и потусторонним хранилищем, посаженным на вестфальское королевство, о-оо — на ось! — осенённым тайнами! — впрочем, отпускающим их на сторону, заложив в печатные сэндвичи... напружинив отчёркнутые от зал бреши — фюзеляжами этажей в крикливом оперении блудящих сюжетов, и сквозя из чёрных брешей строк — пламенем... и сшивая распахнутые в пламя страницы — чёрной строчкой...

Но мое промежуточное положение в зале, настигающем зелёными луковыми стрелами окон — запад, юг и прочие неожиданности... или — слюдяные двустворчатые мотыльки, разлетевшиеся на бьющий свет? — шаткость моей позиции вынуждает меня ухватиться за противоположное площадное зло — скрытное книжное пространство: хранилище, крепость! — и наплывающий оттуда перезвон чайных приборов... или — такой же камуфляж, что и ветер страниц в переходе зала — сквозь налет мотыльков — к наглядно-реальным пособиям: развесистым бронхам деревьев... бельведерам застеклённых облачком черепов — и прочим конькам... шпицам, левреткам... финалам и завершениям, озвученным творящейся в них волынкой?

Для полного извлечения уложений я разгрызаю сэндвичи — непременно — у окна с синим фитилем в многожильных, красных, базарных ладонях, выперших из балахона горшка...

На входе в библиотеку меня метили контрольной карточкой, износившей свою независимость — наизнанку... на изнанке — до лоскутьев некоей настоящей карты, до моря безотносительных подробностей, и как ни просеивай латинские имена — местность ускользает! И голубые плети, рассекшие ей телеса за привязанность к морю — или к отцу его Океану, и горы драных лисьих хребтов у ней на плечах, и мерцающая под ними нищенская штопка железных дорог... И наступающие, как ночь, города, укрывшие жизнь во тьму моего невежества... и полезно-ископаемая выморочная морковь — как вымпел на пепелищах великих армий, побитых пробелами моего знания... да, день за днём, карта за картой — я бью всю страну!

Но — варианты: сначала — война, война! — набрасываюсь на известия, отвоёвывая у них преувеличенный плац, значительно ими преуменьшенный, и лишь в тоске, что больше не отскребёшь, принимаюсь за карту — но уже попала в область пустот...

Или: ускользает — непобедимой, как глупость, занесённой переносными именами, засвеченной зияющими метафорами, не имеющими почвы... тьфу, карта!

Суть — в раздирающей замкнутости пространства, замкнувшего — императора, и хотя — со вкусом размазано на пропасть земель и времён, откуда и докрикиваются до меня персонажи, но — пред страной, нарастающей с каждой контрольной карточкой, и особенно бесконтрольно — между... одно утешение — в спёртом избранничестве между светом и тьмой, как между этой и той сторонами — зеркало, или — в матроске стволов — терраса, сияя параллелями дней — из транспаранта с определяющей линией ночи... как сад, разрастающийся — в будущее и прошлое: в глубь страницы, оставив настоящее — за чугунной строкой, сейчас и здесь обернувшийся — флорой речей...

В общем, мои адресанты, выписывающие всё новые геркулесовы столбцы, не расширяют пространностью — обетованных пространств, но запираются — на уже бывшем... ни разу не сбившись!

И чем больше я получаю известий, тем они — меньше... тем мельче в правдоподобиях, будто к мясу император предпочитает бобы или чечевицу (как бобовый король и гороховый шут), его повинная обыденщина — шамбертен... и вечный кофе... что колёсный апартамент «Из России во Францию» — околев на зимнем склоне дня в пунцовом околыше... навертев такие вьюки сугробов, навьючив такие вьюги...

Но из мелкой станции вытянулся ящик на полозьях, в каковой императору не удалось привнести ни несессера — только шубы и револьверы, саблю — и ту под полой... усидеть же в сем мизере — немыслимо, как босяку на троне, — так освистан, что император, заложив свою южную натуру — за медвежью полость, за сапог на меху, пробует на зуб марши, и на императора набрасывается половина маркиза: шуба, половина коей — подельщик-маркиз — всю дорогу сметает с сидений снег — не оказаться б сидящими в луже!

Ящик, полоз, змея, съевшая полководца, съевшего великую армию — ибо: ne quid nimis — так что и корабли уже сожжены... Верней, потоплены несколькими годами прежде, а сожжены города! — императорская прибавка ледяного смеха — к обледеневшему от дыхания потолку, сжечь дома, чтоб не дать нам разок переночевать... керосинки! Вы, надеюсь, разборчивы, маркиз? В записях? Никому не приходилось так долго находиться с глазу на глаз со своим государем. Это путешествие будет историческим воспоминанием в вашей семье. В семье народов, к каковой вы принадлежите.

Огонь — если ваши надежды зовутся Зима? И похоже, у вас сколотилась армия? Эта драчунья... эти дьяволы-казачки, самовары, вскипающие на шишках и тумаках... и — жечь?! Наскрести больше зла, чем сможете унести от расщедрившегося колосса, неприятеля яви... à propos: не забудьте меня — с полными слёз глазами!

Но не компрометирую ли я императора, рассучая вокруг — хвосты мелочи? Мелкие, как ящик, беседы во Французском посольстве — в мимолётной Варшаве — между ящиковым маркизом и послом... цитирую:

Наша армия удостоена Вечности! Отныне — пометьте — синонимы!.. О да, речи герцога Бассано выкованы из одних побед!.. Мы и разбили русских во всех сражениях! Даже напоследок — перешагивая Березину, уже из любви к искусству... тысяча шестьсот пленных! Да я сам их пересчитал!.. Вы слишком сдержанны, герцог Бассано не сдержал сей цифры до шести тысяч... Пустите на волю число, экий пифагореец, чтоб вас пиф-паф! С собой-то ни тех и ни этих не уведёшь... А велики ли м-мм... наши потери?.. Безмерны! Таковы, чтобы быть достойными великого вдохновителя этой войны!