Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

Санкт-Петербургского общества архитекторов в январе 1914 года. Щусев сообщал, что стройка ведется исправно и уже возведена на высоту второго этажа:

«Отапливается здание печами, сделанными в Италии для кокса. Высота этих печей около полутора аршин при площади в 1 кв. аршин. Дымовые каналы закладываются одновременно с кладкой из круглых глиняных обожженных труб. В парадных комнатах и церкви печи большие, из русских изразцов.

Отопление сначала было рассчитано центральное, пароводяное; наиболее низкая температура в Бари бывает минус два градуса, причем номера гостиницы могут быть заняты не все, но по привычке русских богомольцев должны быть все непременно отоплены, что поведет или к дорогому общему, или к частичному отоплению, или к нетопке совсем, из экономии; поэтому-то и решили поставить вышеуказанные печи, так называемые caminetti.

Хотя в Италии и принято делать каменные полы, но я, зная неудобства этих полов (холод для ног), предпочел деревянные паркетные, и только в коридорах – плиточные из твердо обожженных глиняных плиток местного производства, красного цвета, но высокого огня.

Оконные переплеты приняты ординарные из американской сосны.

Следят за работами на месте архитектор Субботин вместе с русской строительной комиссией, состоящей из консула, священника и заведующего хозяйственной частью».

А в апреле и сам зодчий приехал на стройку русского подворья. Его дотошность несколько пугала строительный комитет. Но в этом был весь Щусев, ничто не ускользало от его зоркого архитекторского взгляда. Он тщательно изучил сделанное за год и, к радости строительной комиссии, сделал мизерное количество нареканий. К тому же академик дал весьма важные и ценные указания для дальнейшего строительства.

В один из дней пребывания в городе, ближе к вечеру, Субботин пригласил Щусева на прогулку. Не спеша они дошли до гавани.

– Море, – ласково произнес Щусев. – Однако! Такая светлая лазурь, как сегодняшнее небо. Да-да, вы только посмотрите, будто небо отражается в воде или, наоборот, море в небе.

– Так и вижу, – сказал Всеволод Андреевич, не глядя на небо, – как отсюда рыцари отправлялись в крестовые походы. Злодеи.

– А я люблю Италию! – Щусев вдохнул морского воздуха. – Весь этот сапог.

– Чудная она, эта Италия. – Субботин тоже сделал глубокий вдох. Задумался. – И такой разный народ.

– Да, – согласился Щусев. – Южане, к примеру, проще и общительнее. И атмосфера здесь такая расслабленная.

– Это точно. Никто никуда не спешит.

– Кроме паломников, – засмеялся Щусев.

– И вас, дорогой наш Алексей Викторович. Вечно вы в делах, в проектах.

– А что делать? – развел руками академик. – Пока молод, пока полон сил, пока есть заказы. Семью надо кормить. Да и самому охота след в обществе оставить. И чтобы понимать, что не зря живешь. А вообще, положа руку на сердце, я очень люблю свое дело. Очень. Прямо страсть у меня к нему, ко всем этим проектам, чертежам, сметам, зданиям. Хоть и каменные они, но, не поверите, они для меня как живые.

– Понятно, это ж ваши дети.

– Ну нет! – снова засмеялся Щусев. – Дети у меня другие. Петя, Миша и Лидочка. Милые, теплые.

– Ну, пусть не дети, а детища, – исправился Субботин. – И все равно ведь ваши. Мы умрем, а они, каменные творения, будут в веках стоять.

– Вот потому-то и живу быстро, чтобы много успеть.

Щусев замолчал.

– Признаюсь вам, что редко, крайне редко думаю: вот выйду я на покой. Ведь выйду же когда-нибудь? Ничего не буду строить, а буду только путешествовать! Вот приеду, к примеру, в Бари. Вечерами не спеша будем прогуливаться с моей милой старушкой Маней. Представьте, в окошечках домов летают легкие занавески. За занавесками кухоньки со столами, за ними сидят синьоры и синьорины и лепят пасту. Какая тут в Апулии знаменитая паста?

– Орекьетте.

– Как-как?

– Орекьетте. В виде маленьких ушек. Причем делают их разным цветом. Но думаю, вам не остепениться, уверен, что и в сто лет затеете какой-то проект.

– Пожалуй, соглашусь с вами, – задумчиво сказал академик, глядя на спокойную гладь моря.

Неподалеку один рыбак со всего размаха ударял о камень мешок. Второй стоял рядом и громко руководил действиями первого.

– Зачем они лупят мешком по камню? – спросил Щусев у Субботина. – Что-то размягчают?

– Осьминога. Бьют им по твердому, а иначе не разделать. Щупальца становятся кудрявыми. Это называется «кудрявить моллюска». А потом едят, сырого. Я пробовал.

– Ну и как?

– Вкусно. Особенно с белым вином.

– Пойдемте-ка обратно, дорогой Всеволод Андреевич, а то у меня в желудке как будто осьминоги зашевелились. Поужинаем пиццей и сырами. Где еще, как не в Бари, вкусить свежего буратту? – Щусев мысленно представил мешочек из моцареллы с сердцевиной из сливок. – Или эти ниточки сыра в густых сливках. Подскажите, как название?

– Страчателла. Звучит как имя девушки – Страчателла!

– Идемте ж, а то я уже страдаю по страчателле. Но как по сыру, а не по девушке с допустимым именем!

На обратном пути Субботин интересовался иконостасом. Щусев сказал, что буквально месяц назад у Хлебниковых заказали пятиярусный басменный из вызолоченной меди.

– По вашим чертежам?

– Да, – кивнул академик. – Но будет напоминать иконостас московского Успенского собора.

Увы, идеям Щусева относительно интерьера не суждено было сбыться в ближайшее время. Из-за вспыхнувшей мировой войны не получилось доставить на барийскую землю для храма ни сам иконостас, ни приготовленные для него старинные иконы. Да и художники не смогли приехать расписывать своды и внутренние стены церкви и притвора. За образец росписей было запланировано взять росписи Ферапонтова монастыря. Для оформления храма Щусев рассматривал кандидатуры в том числе Василия Шухаева, Александра Яковлева и Кузьмы Петрова-Водкина, направившихся по просьбе архитектора изучать и делать копии знаменитых росписей Дионисия.

Все работы по возведению подворья были замедлены, а само оно, достроенное вчерне, превратилось в приют для русских путешественников, оказавшихся в Европе.

В 1914 году Россия участвовала, и весьма успешно, аж в нескольких выставках за рубежом – Генуя, Лион, Лейпциг, Мальмё, Венеция. Экспонаты восхищали западную публику, вызывая восторг. В итальянской Венеции, германском Лейпциге и шведском Мальмё экспозиции располагались в специально выстроенных национальных павильонах. Авторы – русские архитекторы: в Лейпциге – Покровский, в Мальмё – Перетяткович, в Венеции – Щусев.

Что касается Венеции, то проводившиеся там выставки становились все более и более популярными. Изначально для них властями был выстроен дворец с предоставлением залов государствам, участвующим в биеннале. Однако со временем тем, «кто достиг каких-либо высот в области прекрасного», предложили строить свои павильоны на постоянной основе.

Россия и ее искусство находились в зените славы. Они интересовали мир. И поэтому итальянцы за несколько лет до проведения в 1914 году одиннадцатой Международной выставки искусств в Венеции обратились к русскому