Victory Park - Алексей Никитин

Выходя во двор, Пеликан вдруг вспомнил о дюаре, который недавно отнес Калашу, и воображение немедленно показало ему, как стоит пустой дюар на полу землянки, на самом заметном месте, возле той стены, где прежде висел флаг, а кто-то внимательный берет его в руки и, поднеся к электрической лампе, не спеша переписывает в блокнот серийный номер, отчетливо вытисненный на днище.

6

Пеликан не любил суетиться, но его неизменно затягивала вскипающая молоком, сносящая самые тяжелые и надежно подогнанные крышки, пенящаяся вокруг него суета. Предпраздничная, предотъездная, предэкзаменационная… Их различало только соотношение беспечной уверенности и обжигающей неопределенности. Суета на ГСП была взвинченной и беспокойной.

Призывников прямо из автобусов загоняли в казармы, чтобы они сидели там, не высовываясь, и не мешали работать. Но уже четверть часа спустя все, кто хотел, бродили по плацу и оценивающе разглядывали не такой уж высокий бетонный забор, окружавший сборный пункт. Никто не считал забор серьезным препятствием, но сваливать с ГСП совсем тоже дураков не было. Разве что выйти на час-полтора к друзьям на волю, чтобы допить недопитое на проводах, ну и заодно показать, что вертели они все эти заборы, а в казармах сидят только по доброй воле. За что и требуют соответствующего уважительного отношения.

Между админкорпусом и казармой перемещались покупатели – сержанты и офицеры, хмурые и неразговорчивые после тяжелой ночной пьянки в поезде. Но их молчание тоже не становилось препятствием свободному распространению новостей среди призывников. В канцеляриях работали свои люди, осведомленные общительные срочники, готовые за бутылку, за пару кроссовок, за фирменную, пусть и слегка поношенную рубашку слить самую точную информацию, например, о 193-й дивизии из города Бобруйска, куда увозит пацанов майор с черными петлицами танкиста и налитыми кровью глазами ценителя технических спиртов. Поэтому все, кто еще не считал себя бессловесным мясом, за полчаса до построения на плацу «своей» команды уже знали, что их ждет. И если светил им Остер, хоть и близкий, но имевший дурную репутацию, то с парками из канцелярии всегда можно было договориться. Родина у нас большая, есть куда отправить молодого солдата – не в Остер, так в Котлас, не в Котлас, так в Хабаровск. Хуже Остра на бирже сборного пункта считалось только одно место службы, может быть, поэтому все дела, попавшие в папку с литерой «А», контролировал лично начальник ГСП. Убрать из нее хоть одну страницу или добавить что-нибудь, пользуясь знакомствами среди рядовых, было невозможно. Лишь приблизительные, да, к тому же, почти всегда умышленно измененные сроки отправки команды можно было вытянуть из загадочно замолкавших бойцов канцелярий. Поэтому самые осторожные искали тайники на территории ГСП и тихо отлеживались в их безопасной темноте, дожидаясь, пока оркестр не сыграет «Прощание славянки» вслед очередной сотне киевских пацанов, вдруг разом ставших воинами-интернационалистами. Такими тайниками могли оказаться самые неожиданные места, например, кабинка в туалете, из которой однажды едва не вывалился на Пеликана тип в промасленном ватнике.

– Команда на Афган ушла? – просипел он на таком змеином языке, что Пеликан сперва не разобрал ни слова.

– Нет еще, – ответил парень, проходивший мимо. – Сегодня уходит.

– Меня видели в списке. Третий день тут сижу, пережидаю. Холодно, голос пропал, – объяснил сиплый и опять скрылся в кабинке.

Пеликан вышел на плац. Там строились две очередные команды – в Уральский военный округ и на Северный флот. Он тихо завернул за угол казармы и пошел к админкорпусу.

Большой кабинет начальника ГСП был на втором этаже.

– Начальник занят, формирует команды, – бросила Пеликану секретарша, не отрываясь от машинки и не поворачиваясь к Пеликану.

– Спасибо, я понял, – улыбнулся ей вежливый Пеликан и вошел в кабинет.

За длинным столом, заваленным папками с делами призывников, под портретом вечно сонного маршала Устинова, заросшего чешуей орденов, сидели несколько офицеров, напротив них с другой стороны стола топтались капитан и сержант. Пеликан определил в них покупателей. В стороне от всех, положив на стол перед собой кепку, тихо дремал дедок в темно-сером костюме.

– Разрешите? – спросил Пеликан, уже закрыв за собой дверь.

– Что тебе? – на мгновение оторвал взгляд от документов полковник с узким изжелта-серым лицом. Взгляд у полковника был жесткий и недобрый.

– Прошу направить меня служить в Афганистан, – подошел к столу Пеликан.

Покупатели отложили папки, обернулись к нему, и по их оценивающим взглядам он понял, что это не просто капитан и сержант, а это те самые капитан и сержант. Он пришел вовремя.

– В Афганистан? – переспросил начальник ГСП. – В жопу! Кру-гом! Шагом марш в казарму! – Он уже насмотрелся на этих добровольцев, его от них тошнило. От дурацких, нелепых причин, по которым они рвались на войну. Одному не дала его девка, другой хочет сделать карьеру, не понимая, куда лезет, а третий – натуральный маньяк, которому не то что автомат, рогатку нельзя дать в руки. Полковника не интересовало, из какой категории идиотов этот, он твердо знал, что случайный отбор – самый надежный. Судьбе подсказчики не нужны.

– Ты постой, полковник, – вдруг проснулся дедок в гражданском костюме и неожиданно резво выскочил из-за стола. – Надо разобраться с парнем! – он развернул Пеликана и встал рядом с ним. – Я сам в девятнадцатом добровольцем пошел. Мне Клим Ефремыч Ворошилов лично дал винтовку и не в жопу отправил, а под Царицын – держать оборону против Краснова. Вот так! И я держал. В шестнадцать, как Гайдар, полком не командовал, но роту в двадцать лет мне доверили.

– Но… Вы не сравнивайте!

– Нет, постой. Давай разберемся! Утром ты мне говорил, что молодежь у нас служить не хочет. Что все как один наркоманы и алкоголики с поддельными справками. А теперь что выходит?..

– Хорошо, – поморщился полковник. У него не было времени – сборный пункт не укладывался в график отправки команд. Не хватало еще только выслушивать мемуары этого старого пердуна, присланного на торжественный митинг из райкома партии. Если сейчас зарядит про Сталина и Ворошилова под Царицыным, то точно сорвет все планы.

– Пиши заявление, – велел Пеликану начальник ГСП. – Рассмотрим.

Два часа спустя очередную команду вызвали на построение. В длинном списке афганцев имя Пеликана стояло первым.

Начальник команды, капитан, читал незнакомые фамилии, наспех отпечатанные секретаршей, и с непривычки варварски их коверкал. В те минуты Пеликан не думал, что услышит фамилии из этого перечня еще несчетное множество раз; что на два предстоящих года одно лишь их звучание станет для него связью с домом; что список афганской команды, впервые прочитанный в ранних октябрьских сумерках на плацу киевского ГСП, крепче кровного родства объединит на всю жизнь тех из них, кто вернется.

7

В конце октября Галицкий поехал в Ирпень. Он решил заняться своим участком. Осень – время высаживать сады и разбивать парки. Галицкий ничего не сказал жене, теперь он был достаточно свободен, чтобы все делать в одиночку. Его сняли с должности и перевели в распоряжение Управления кадров. До пенсии оставался год, и Галицкий точно знал, что весь этот год будет числиться в резерве.

МВД постаралось замять историю так бездарно проваленной внутренними войсками операции в парке «Победа». В КГБ, признавая свой косяк, лишнего шума тоже не хотели, но выводы сделали. Галицкого сняли тихо и быстро, начальнику Северного межрайонного отдела объявили выговор, а фамилию Бубна запомнили. Те, кто устраивал летом двух молодых оперов на аттракцион «Утки и лебеди», были терпеливыми людьми с хорошей памятью. Новую игру против Бубна они начали готовить исподволь и не торопясь. Настолько не торопясь, что до каких-то серьезных действий дело вообще не дошло. Таким образом, Галицкий оказался единственным пострадавшим офицером КГБ. Подполковник чувствовал себя несправедливо обиженным, почти жертвой системы.

По уже знакомой грунтовой дороге он миновал окраину Ирпеня и выехал к лесу. Галицкий отлично помнил эти места и теперь нетерпеливо спешил увидеть так поразившую его весной пойму реки. Он отчего-то вдруг разволновался, словно за семь месяцев могла исчезнуть свободная распахнутость пространств между двумя узкими полосками леса на горизонте и высокой стеной сосен, упиравшейся в небо сразу за его участком.

Машина выехала к знакомому повороту и резко остановилась. У Галицкого перехватило дыхание. По обоим берегам Ирпеня, до горизонта, до самого дальнего леса, луга были расцарапаны бетоном и металлом заборов, раскопаны, завалены блоками и кучами кирпича, перерыты неровными и неряшливыми полосами огородов. Земля была истерзана бульдозерами и колесам грузовиков и тракторов. Следы присутствия людей в пойме реки показались ему отвратительными, они были похожи на сыпь, на коросту, покрывшую тело, которое он помнил здоровым и красивым.