Кабала - Александр Потёмкин

Молодой человек продолжал вслух размышлять о чувственном и инертном восприятии мира. Он словно не замечал, что по кухне покойной Фатеевой из угла в угол нервно носится господин Парфенчиков, в свою очередь довольно громко рассуждающий совсем на другие темы. В данный момент Петра Петровича интересовал вопрос, есть ли чтонибудь во Вселенной, чего нельзя было бы использовать одновременно и на пользу и во вред. Он искал действие или исключительно негативное по характеру, или несущее лишь добро. Размышления такого рода предвосхищали дискуссию с профессором, который, по мнению Парфенчикова, может уклониться от поставленной задачи и не отправить его с приятелем в мир вечного кайфа.

— Если Кошмаров приведет аргумент, что русмак может оказаться двойного действия, а значит, вредным для использования, я должен в пух и прах разбить его доводы, — говорил Петр Петрович. — Но что же найти в этом огромном мире, что имеет лишь один принципиальный знак — плюс? Жизнь — это минус, потому что имеет конец. Смерть — тоже минус, потому что не имеет конца. Время постоянно сопровождают три знака: минус — все прошедшее, плюс — нечто будущее и плюс с минусом — каждый раз все настоящее. А как определить размышления, переходящие в мудрость? Это же вечный процесс. Тоже со знаком минус! Мудрость со временем становится банальной глупостью. А математические величины? Они вообще могут быть с разными знаками. Итак, я не могу найти ничего, действующего во все времена со знаком плюс. Это означает, что в мире у всего, доступного моему разуму, имеется две стороны. И убийство человека, и прерывание беременности, и сжигание головок мака, и политическая пассивность, и социальная отрешенность, и талант, и глупость! В общем, абсолютно все! Одна сторона полезная, другая вредная. А в каком смысле глупость может быть полезной? Если мы признаем две стороны, то априори акцептируем два взгляда на события и вещи. Глупец полезен умнику. Им легче манипулировать, доход присваивать. Так и маковый цветок. Он Петру Петровичу чрезвычайно полезен. Мое замкнутое на маковой головке сознание превосходит самоуверенный мир любого не похожего на меня умника. Для иного же мак — смертельное растение. Одним словом, на провокации очкарика отвечать не стоит. Да будут ли они? Вряд ли профессор решится на какой-нибудь шантаж. А если подсунуть ему его же нанопилюлю? Как он изменится, а? Да, точно! Вначале он снабжает нас русмаком. А уж потом мы тайно даем ему рукген. И в полной безопасности наблюдаем за его метаморфозами. Если он отправляет нас, правда, по нашему согласию, в невозвратное путешествие, то и от нас получит весьма эффективное послание. Кошмаров и без межнационального генетического купажа достаточно умен, а нанопилюля сможет поднять его ай-кью до 140. Это наивысший умственный показатель. Он отличал Шопенгауэра, Достоевского, Эйнштейна, Макса Планка, Леонтьева, Бора, Кейнса от всех остальных. Тогда невероятные способности очкарика засверкают как грани алмаза. После преображения профессор будет способен щелчком пальцев улучшить российскую породу, усовершенствовать массы людей, особенно бюрократов и чиновников. Впрочем, конечно, и всех умственно отсталых, недоношенных и недоделанных. Так сказать, двоечников и троечников, армейских прапорщиков и милиционеров. Гриша, а, Григорий? Слышишь? — позвал Петр Петрович Помешкина. — Мне тут мысль пришла, после получения русмака тайно одарить профессора его собственным изобретением — нанопилюлей рукген. Что скажешь?

— Для чего? — Григорий Семенович поморщился, не до конца еще придя в себя после напряженных размышлений.

— Чтобы он одним махом смог изменить российский люд, поднять его на высокие места в интеллектуальной карте Европы и всего мира. Благородное дело сделаем. Согласен?

— Как хочешь. Мне все равно. Я другой темой занят. Любовь к родине для меня совершенно нездоровое чувство, возникающее у людей, не способных вынести социальные противоречия или удары судьбы.

— Вот только думаю, как ему ее подсунуть? Он никогда у меня не только не ел, но и не пил. Куда же спрятать пилюлю, чтобы она в его желудке оказалась? Имеешь идею? Ничего в голову не лезет.

— А ты его когда-нибудь угощал?

— Что у меня есть, кроме молотой головки и краюхи хлеба?

— Поставь на стол пирог и три блюдца. В наши тарелки положи куски пирога. Можно даже надкусить их. Рядом поставь чашки с чаем и сахарницу. Как будто мы едим. В третий ломтик вложи нанопилюлю. Встретив нас за чаем, вполне возможно, он сам захочет присоединиться к скромному застолью… Выпить чай и съесть пирог. Это не должно вызвать никаких подозрений. Если промолчит, скажем, постесняется, можно не очень настойчиво, даже несколько небрежно, пригласить к столу. Но, конечно, насильно в рот ничего не запихнешь. Другого варианта не вижу.

— Так и сделаем. Я схожу в кондитерскую. Надеюсь, она открыта. Кризис, многие разорились… До скорого!

Шел восьмой час вечера. Молодые люди приготовились к встрече с Кошмаровым. Парфенчиков то и дело выкрикивал: «Явитесь, профессор! Мы вас заждались! Третью чашку чая пьем! Ау! Хватит мучить друзей! Ау! Обещали же к вечеру шагнуть в гости…»

Наконец перед глазами возник очкарик.

— Как дела, друзья? — поинтересовался он.

Огляделся и про себя заметил: «Что это они вдруг чаи с дорогущим пирогом распивают? Раньше такого не наблюдалось. План какой-то наметили? Если сами не предложат чаю, то выпью, если пригласят к столу, откажусь. Вдруг они в пирог пилюлю мою внедрили, меня накормить собственным изобретением захотели? Чудаки… Какие бы цели ни преследовали, некрасивая эта затея. Я же к ним по-дружески… Одним словом, пока жду!

Вслух он сказал бодро:

— Приготовил я вам русмак. Гарантию качества дать не могу, но, кажется, с ним все в порядке. Может, все же, попробуем с кем-то из вас? Кто первым готов принять пилюлю?

— Я, — торопливо бросил Петр Петрович. — Ведь аберрация реальности, особенно даже собственной личности, меня интригует больше, чем холодное, неумолимое здравомыслие.

— Я, — вдогонку выкрикнул Помешкин. — Приверженцы волшебного цветка постоянно стремятся к одиночеству, уверовав, что исключительно в этом состоянии возникают галлюцинации, предвестники творческого осмысления самого себя. В какой-то момент в голове начинает гнездиться мысль, что только дух суверенен, лишь он определяет человеческую сущность. А воля не свободна, она подвластна чужим желаниям, искаженно отражает сущность.

— Компромисс… Давай начнем вместе! — предложил Парфенчиков. — Вместе задумали, вместе и приступим. Потому что оба постоянно стремимся заглядывать в мир, о существовании которого не имеем ни малейшего представления. А вы, профессор, тем временем чаек с пирогом откушайте. Вкусно!..

— Господин Кошмаров не хочет. Что ему наш пирог? — недовольно заметил Григорий Семенович. А про себя подумал: «Чего это Парфенчиков раньше времени карты раскрывает. Умник».

«Значит, заговор! — пронеслось в голове очкарика. Тогда и я вам свинью подложу. У меня с собой всегда сюрпризики найдутся. Посмотрим, чья возьмет».

— Нет, друзья, — отказался он решительно, — вы же знаете, я никогда не ем и не пью. Делаю это не из предосторожности, а исключительно по рекомендации врача. Он прописал мне специальную диету, так что благодарю сердечно. Ну что, начали? Предупреждаю, обратной дороги нет. Она невозможна! Прощаться не буду, так как от случая к случаю стану вас навещать. Уверен, что скучать не будете. С такой энергетической мощью разве заскучаешь? Вот вам по две пилюли на каждого… Приступайте! — тут он как-то странно усмехнулся.

— Почему по две? — спросил Помешкин.

— А мне все равно — по две, по три, по пять… Чем больше, тем ярче состояние. Может, добавите, профессор? — попросил Парфенчиков.

— Первая пилюля дает кайф, вторая обеспечивает его действие на вечность. А тебе, Петр Петрович скажу: этого достаточно. Я себе не позволяю перебарщивать и другим не советую. Пожалуйста, заедайте пилюли своим кукнаром. Какой силы опьянение вы получите, в таком останетесь на все времена.

— Здорово! — обрадовался Петр Петрович. — Раз так, поехали! — И он запил зелье холодным чаем. — Хорошо! Прекрасно! Если раньше вполне цивильные страны с некоторыми человекоподобными типами, не вписывающимися в свод законов, поступали торжественно и радикально — укорачивали их на голову, то я, как субъект суверенной культуры, являюсь приверженцем другой идеи: готов немедленно выбросить все, что ниже головы, в мусорный сборник. Потому что Петр Петрович не подвержен тяжелейшим людским грехам, он не искушается плотью, его благодать — очарования спектаклей кукнара. Для этого и одной головы предостаточно!

За ним пилюли принял Помешкин.

— Горьковато! — поморщился он.

— А я удаляюсь, — начал прощаться Кошмаров. — Чуть что — зовите. Не обещаю, что на всякий крик приду, но пытайтесь. Достучаться можно всегда. У меня память неплохая. Все запоминаю, особенно дурацкие затеи…