Кабала - Александр Потёмкин

Александр Потёмкин

Кабала

Кому на Руси жить хорошо…

Дискуссии о судьбе русского романа все более начинают напоминать сакраментальный спор о том, кто (или что?) родился раньше — яйцо или курица? То ли критики интуитивно и верно нащупывают новые литературные тенденции развития самого почетного жанра нашей словесности в информационно-цифровую эпоху. То ли сперва начал видоизменяться сам роман — в своих первых, еще несовершенных опытах — а прозорливые зоилы, подобно престарелому Пикассо, подсматривавшему у молодых художников Монмартра стилевые находки, в этих первых опытах пытаются угадать завтрашний день. Но так ли, иначе ли, а если уж мощный, консервативный жанр русского романа начал менять, как говорили раньше, пропорции между формой и содержанием, предугадать его саморазвитие литературной критике не по силам.

В этом, в частности, убеждает новый роман Александра Потемкина «Кабала». Ни малейших сомнений нет в том, то роман этот написан не в традициях русской литературы, а как теперь говорят, «в современной западной стилистике». И то же время это абсолютно, стопроцентно русский роман, который в XXI веке, в наше взмыленное непрестанным бегом бурных событий время, очень жестко и ярко ставит классическую и в нравственном плане едва ли не важнейшую для Рос сии проблему, до предела точно сформулированную еще Некрасовым: «Кому на Руси жить хорошо?»

По форме роман Александра Потемкина, конечно, новаторский — и не только для русской литературы, для западной тоже. Ведь все произведение, от начала да конца — это фантастически откровенная исповедь закоренелого наркомана, не только не сожалеющего о своем заболевании, но более того, непрестанно восторгающегося тем состоянием, в которое ввергает его очередная маковая доза. Сам по себе этот смелый прием, собственно, и не прием вовсе, а в высшей степени реалистичная ткань романа, — по мастерству, тонкости и глубине проникновения в мир наркотического сознания не имеет себе равных в литературе. Можно было бы, конечно, припомнить «Москву-Петушки», чей автор даже увековечен в бронзе. Но, во-первых, наркотическое сознание в сравнении с водочным опьянением материя в тысячу раз более тонкая, сложная, во-вторых, — и это вытекает из «во-первых», — проблемы, которые ставит Потемкин, не сводятся к недоразумениям и частностям нашей жизни, а вырастают поистине до вселенских масштабов.

Петр Петрович Парфенчиков, добровольно обменявший безмятежное, сытое существование столичного чиновника-буржуа на фантазийную жизнь при постоянном наркотическом опьянении в маленьком городке среди необъятных просторов Сибири, задумывает невиданный эксперимент в интересах всего человечества. Некий доктор, являющийся перед ним вслед за приемом нескольких маковых доз, оказывается, может делать уколы, меняющие состав человеческой крови. Нет, не в медикогемоглобинном отношении, а в… национальном. Например, к русской крови он может добавить определенное количество процентов немецкой, еврейской, китайской… Нетрудно понять, что этот ход, использованный автором, делает роман «Кабала» остросюжетным и крайне злободневным, отвечающим на самые жгучие вопросы, будоражащие российское общество.

А если учесть, что форма и манера изложения — от лица завзятого наркомана, постоянно находящегося в фантасмагорийном состоянии, — позволяет Потемкину давать различные точки зрения по этой проблеме с максимальной, порой пугающей откровенностью, то надо признать: роман Александра Потемкина находится на самой передовой, я бы сказал, на фронтовой линии сегодняшней серьезной литературы.

Впрочем, такого рода очень интересных, интригующих авторских ходов в романе несколько, и в совокупности они позволяют автору дать очень широкую картину современной русской жизни, не оглядываясь на какие-либо условности. Мне очень хотелось бы именно здесь, в предисловии, пересказать некоторые, самые яркие эпизоды, однако законы жанра этого не позволяют — роман, помимо прочего, весьма остросюжетен, и незачем преждевременно раскрывать интриги, поджидающие читателя.

Однако, на мой взгляд, особого внимания требует осмысление самого названия романа — «Кабала». Исходя из вышесказанного, можно было бы предположить, что речь идет о наркотической кабале, в которой оказался главный герой. Тем более, телесно-мучительные, а затем, после приема дозы фантазийно-восторженные состояния Парфенчикова описаны автором с поразительным знанием и дела, и сути. (В скобках считаю совершенно необходимым заметить, что речь идет о настоящей литературе, а не о собственном страдальческом опыте автора, отца шестерых детей, доктора экономических наук, автора известных книг «Глобализация мирового рынка», «Виртуальная экономика» и других научных трудов.) Но в действительности название «Кабала» имеет гораздо более широкий смысл и использовано Потемкиным в качестве символа.

По ходу повествования через роман проходит целая галерея современных российских типов, стоящих на разных ступенях социальной лестницы, а некоторые — и вовсе вне ее. Из глубинного, затерянного в Сибири городишка действие порой перекидывается всего-навсего в … Москву, на Рублевку. Персонажи романа принадлежат к разным слоям общества — чем выше, тем больше у них денег, шире размах жизни. И тем не менее, все они, в том числе абсолютно далекие от наркоты, находятся в кабале. В кабале жизненных обстоятельств. Это, возможно, самый сильный, по-настоящему русско-литературный смысл романа Александра Потемкина, четко перекликающийся с классическим вопросом, прозвучавшим еще у Некрасова.

А уж что касается бытописания нравов и изворотов современного российского чиновничества, то я, честно сказать, более убийственной сатиры на нашего бюрократического монстра не читал. Пользуясь фантасмагорическими видениями, возникающими в мозгу наркомана, и, конечно, великолепным знанием чиновничьих повадок, Потемкин, как говорится, дает полную свободу своему писательскому перу, — кстати, весьма своеобразному, яркому, абсолютно индивидуальному.

Петр Петрович Парфенчиков, отдавшись в руки маковой головки, намечает пятилетний срок своего шикарно-восторженного земного существования. Увы, из пяти лет ему удается протянуть лишь два го да. И очень умелый, обставленный автором по-английски, как бы незаметный, истинно литературный уход Парфенчикова в небытие на предпоследней странице романа сразу снимает всю «привлекательность» восторженного наркотического сознания, которым гордился Петр Петрович, — как снимает и любые нелепые претензии к роману по части оправдания и притягательности наркомании.

Но факт остается фактом: впервые в русской литературе, а воз можно, и в мировой, так глубоко и психологически верно показан наркотический взлет сознания, который самим наркоманом вовсе не воспринимается как трагедия. Причем, показан не для того, чтобы расцветить повествование различными клубничными деталями быта и окружающей жизни, а для того, чтобы поставить самые острые, в том числе философские, проблемы очень запутанной, неоднозначной современной российской жизни, включая сложнейший национальный вопрос.

И завершая предисловие к этому необычному роману, написанному, как принято говорить, в западном литературном ключе — хотя ключ то этот от русской двери! — нарушая каноны, хочу особо привлечь внимание читателей к последним абзацам «Кабалы», точнее, к ее краткому эпилогу, в котором круто и по литературному мастерски перемешались фантасмагорические идеи «профессионального» наркомана и реальная действительность завтрашнего русского дня.

КАБАЛА

Сочинение для самого себя

Наши пороки суть наши извращенные добродетели.

…И только когда вы все отречетесь от меня, я вернусь к вам.

Тени, как страсть

Ну вот, Третье кольцо. До Ярославского вокзала уже недалеко. Моя кочегарка перестает подбрасывать в сознание опийное топливо. Начинается кумар: со слов медиков, предтеча абстиненции, когда в организме догорают последние клочья этого самого материала. Необходимо срочно подкрепиться, но у меня, Петра Петровича Парфенчикова, ничего этого нет. Последними усилиями воли подавляю в себе отчаянную тягу к магическому цветку. Уже одолевает кашель, усилилась мокрота, потекло из носа, слезятся глаза, на лбу выступили капли пота. Майка, рубашка прилипают к спине. Носки стали влажными — возникло ощущение, что шагаешь по лужам. Обострилась боль в желудке, сердце потяжелело, участился пульс, глаза заволакиваются, сознание сверлит упрямая мысль: «Только бы продержаться еще минут тридцать, иначе ломка свалит прямо на дороге. В страшных судорогах окажешься в больнице или подохнешь в адских муках, не выполнив клятвенного обещания самому себе: покинуть ненавистную Москву. Обрести, наконец свободу!