История рабства в античном мире. Греция. Рим - АНРИ ВАЛЛОН

6

Ни трагедия, ни комедия не носили в Риме национального характера, не имел его даже тот вид комедий, который черпал свой сюжет непосредственно из жизни народа и назывался togata – одетая в тогу. Они всегда являлись более или менее точными подражаниями греческому образцу, продуктом иностранного влияния. Поэтому вне рядов римских граждан они должны искать выполнителей этих представлений – за ними они обратились к миру рабов. С этой целью рабов подготовляли для выполнения главных ролей. Среди развалин древнего мира сохранилась гробница театрального комика, надпись на которой ничуть не скрывает его настоящего звания – сценический дурак. Имелись и хорошо подобранные трупы актеров (включая суфлера), которые продавались все вместе и которые также все вместе подлежали возврату, если к одному из них можно было применить право «принудительного возврата». Антрепренеры возили их из города в город, входя в соглашения с эдилами, магистратами или с кандидатами на магистратуру по поводу постановки спектакля. Для второстепенных ролей им всегда удавалось находить подходящих лиц в том же городе среди сдававшихся в наем рабов. Итак, раб являлся истолкователем благородных вдохновений трагедии и свободных острот комедии: странное противоречие кажущегося и действительности, которое заставляла воспринимать сценическая фикция и в котором моралист узнавал слишком обычную картину реальной жизни. Сам поэт с некоторым злорадством приподнимал завесу со всех этих фигур в пышных одеяниях, показывал нам раба в образе высокомерного господина и публичную девку в образе целомудренной женщины; словом, под внешней оболочкой этих великолепных персонажей он показывал нам группу беспощадно эксплуатируемых (в колониальном смысле) людей.

Они смеялись, и однако, если присмотреться к ним ближе, можно было бы заметить, что под этой дышащей комическим весельем массой они, по словам Лукиана, разыгрывали трагедию, полную печали и горя.

Трагедия, будучи слишком идеальной, всегда отступала на задний план в Риме перед носившими более народный характер сценами комедии. Но даже комедия не смогла надолго завоевать любовь римлянина. Ни остроты Плавта, ни изящество Теренция не могли конкурировать с тем новым искусством, чья немая и выразительная пантомима соблазняла глаз своей чувственной стороной. Известно, с каким непреодолимым энтузиазмом народ стремился на эти представления с самых первых времен Империи; и мы увидим, какая счастливая судьба досталась в удел Бафиллу и Пиладу в эпоху Августа. Благосклонность народа ни в чем не отказывала своим любимцам – ни в богатстве, ни в свободе, ни даже в почестях. Но не было ли у нее также и своих жертв? Мы знаем надпись в честь юного сына севера, который, имея 12 лет от роду, «появился на подмостках театра Антиба, танцевал два дня кряду и сумел понравиться». Какая злая судьба так рано похитила и забросила его так далеко от его родной страны туда, где небо манило к жизни, соблазняя всеми чарами более мягкого климата? «Он танцевал два дня и сумел понравиться». Эти два прожитых дня заменили ему долгую жизнь; они обессмертили его славу, но и его несчастие.

В Риме игры в цирке предшествовали по времени театральным представлениям, и так как они изображали только военные действия, то вначале в них выступали исключительно воины. Это были римляне, сражавшиеся пешими, конными или на колесницах, оспаривая друг у друга награду за скорость бега, ловкость или силу, проявленные в борьбе или в кулачном бою. Но мало-помалу граждане исчезали, уступая место профессиональным атлетам. Вместо того чтобы самим бегать, стали заставлять бегать других, и раб, который прежде только прислуживал своему господину, стал главным действующим лицом. Имена возниц вольноотпущенников и рабов и их изображения были запечатлены на каменных плитах их гробниц.

Другим видом игр, несравненно более жестоким, кровопролитным, пользовавшимся исключительным успехом у римлян, был бой гладиаторов. Эти кровавые зрелища были первоначально погребальными играми. В начале Пунических войн они были впервые введены в Риме Брутами при погребении их отца; природа, как говорили, возмутилась против этой профанации смерти: вспышку одной из эпидемий, столь обычных в Риме, приписали гневу богов, и народ посредством религиозных церемоний старался искупить это святотатство. Но после искупления этой вины игры опять возобновились: жажда крови вытеснила суеверие или, вернее, она преобразила его. Нетрудно было найти таких богов, которых можно было сделать покровителями этих народных игр и участниками в этих кровопролитиях. Это были Марс и Диана, два божества, всегда изображавшиеся вооруженными, подземный Юпитер, Меркурий, приводящий к нему тени умерших, и в особенности Сатурн. Бои гладиаторов устраивались преимущественно в праздники, посвященные этому богу, в праздники рабов; и он присутствовал сам на этих зрелищах; его открытый рот пил кровь, текущую по арене, через отверстия сточной трубы.

Эти игры продолжали существовать как игры погребальные, совершавшиеся или по воле умершего, или в знак благочестия семьи, или, наконец, в знак общественной благодарности. Вот потому-то мы и встречаем сцены гладиаторских боев, вырезанные на надгробных камнях, как, например, в Помпеях на памятнике Скавра; вот потому и на погребальных лампадах изображены сражающиеся гладиаторы. Это был своеобразный экономический способ устраивать гладиаторские бои в честь умерших. И как хорошо было бы, если бы никогда не было других! Они были введены и как общественные игры, и устройство их являлось одной из статей государственных расходов. Оно вошло в обязанность магистратов, ведавших внутренней полицией, – эдилов и приняло, таким образом, периодический и постоянный характер. Афиши, написанные на стенах, или программы, раздаваемые народу, объявляли о дне и об особенностях предстоящего сражения. Объявления подобного рода были найдены среди развалин Помпей. Вначале гладиаторов набирали из осужденных на смерть преступников, но вскоре число их оказалось недостаточным для этой цели, и тогда пришлось прибегнуть к купленным варварам и рабам.

Но в течение года устраивались не только эти официальные игры, к которым очень скоро присоединили бои людей с дикими зверями. Их устраивали сами полководцы перед началом похода, для того чтобы совершить жертвоприношения в честь подземных богов и тем самым обратить их гнев против врагов или для того, чтобы закалить солдата видом ран и крови. Что касается частных лиц, то к мотивам личного благочестия присоединялись и мотивы честолюбия, способствуя распространению обычая. Лица, домогавшиеся общественных должностей, старались добиться расположения народа, используя с этой целью его страсть к подобным зрелищам. Поэтому число этих последних постоянно возрастало, так же как увеличивалось и число рабов, сражавшихся во время каждого из этих праздников. Цезарь, будучи эдилом в начале своей политической карьеры, собирался выпустить такое большое количество гладиаторов, что сенат, испугавшись, воспротивился этому, и Цезарь был вынужден ограничиться 320 парами. Но когда во время его последнего триумфа ничто не могло уже его остановить, он не ограничился обычными боями; то, что происходило, давало полную иллюзию войны, навмахии – морского боя; это была настоящая битва, где смешались люди, лошади и слоны.

Эти игры были заимствованы у Рима его соседями. Вначале они внушали отвращение, потом к ним привыкли, и привычка стала вскоре сопровождаться удовольствием. Особенно прочно утвердились они в провинциях: об этом свидетельствуют историки, надписи и самые памятники. Повсеместно возвышались амфитеатры, и их развалины до сих пор господствуют во всех частях римской Галлии, от Ним до Трев, среди памятников и воспоминаний о принесенной туда Римом цивилизации. Даже Греция, родина столь многочисленных блестящих игр, слава которых нашла свое отражение в самых прекрасных страницах ее истории, даже она допустила к себе гладиаторов. Но это не везде прошло без протеста. Однажды, когда афиняне обсуждали вопрбс о допущении у себя гладиаторских игр по примеру Коринфа, Демонакс, явившись на собрание, заявил: «Афиняне, не приступайте к голосованию, прежде чем вы не разрушите алтарь Милосердия». Алтарь остался нетронутым, но это нисколько не помешало введению гладиаторских игр. Итак, эти игры стали всеобщим обычаем, который повсеместно, как и в Риме, стал постоянным и регулярным. Юлиев закон о муниципиях содержит статью о пособиях на эти игры. Тем не менее в Риме, так же как и в провинциях, почувствовали необходимость поставить границы этому широкому кровопролитию не столько, конечно, из чувства гуманности, сколько вследствие вполне справедливого недоверия к той цели, которая при этом преследовалась. Этой именно мыслью руководился Цицерон при издании своего ограничительного закона. Август, подражавший экстравагантностям Цезаря в то время, когда он боролся за власть, казалось, стал доступен лучшим чувствам, когда эта власть оказалась у него в руках. Он ввел целый ряд ограничений при организации этих игр. Он запретил магистратам допускать каждый раз к участию в сражении более шестидесяти пар и устраивать их более двух раз в году; несколько позднее он разрешил три таких представления в год, но сам он не считал себя связанным этими оговорками. Анкирская надпись свидетельствует о том, что от своего имени или от имени своих детей он заставил выступить в качестве гладиаторов десять тысяч человек. Тиберий нисколько не стремился снискать этим путем расположения толпы, но еще менее желал он, чтобы его домогались другие в ущерб ему. В отличие от Августа он лишь изредка устраивал эти бои и подобно ему ограничил число участвующих в публичных состязаниях гладиаторов.