На службе Отечеству - Александр Алтунин

Не дослушав моего рапорта, Николаенко сощурил глаза и показал на капитальное сооружение, которое мы возводили на пирсе:

— Вы, никак, решили отсидеться здесь до конца войны?

— Мы хоть сегодня готовы отбыть в Севастополь, — с обидой возразил я. — Бойцы и командиры засыпали меня рапортами…

— Вот и хорошо, — засмеялся комбат, — можете немедленно собираться. И строго добавил: — В двадцать один ноль-ноль рота должна быть готова к посадке на корабль, во всеоружии и со всем имуществом. Задача ясна?

— Ясна! — с готовностью откликнулся я и подумал: "А сон-то в руку".

Точно в назначенное время рота в полной боевой готовности выстроилась в порту.

Мы вышли в открытое море. Шторм разыгрался не на шутку, и шестибалльная волна раскачивала корабль словно ореховую скорлупу. Я чувствовал себя плохо.

— Крепись, лейтенант, — с усмешкой крикнул пробегавший мимо матрос, говорят, прославленный адмирал Нельсон всю жизнь страдал морской болезнью!

За ограждение бортов цепко держатся лишь самые крепкие, остальные бойцы и командиры нашей "непромокаемой" роты, как в насмешку окрестили ее, расползлись по углам и тихо стонут.

Да, нелегко давалось пехоте морское крещение.

Конечный пункт плавания был известен только мне и политруку. Поэтому, когда на рассвете вдали показались очертания города, кто-то удивленно спросил:

— Братцы, уж не Севастополь ли это?

— Ну и сказал! — послышался насмешливый голос. — До Севастополя пилять да пилять.

— Скажи, браток, — окликнул боец показавшегося на палубе матроса, это Севастополь?

— Новороссийск…

— Тогда другой коленкор, — обрадовался боец. — Теперича есть надежда ступить на землю-матушку.

Хотя волна по-прежнему швыряла корабль, из всех углов и укрытий к бортам потянулись красноармейцы. Они с тоской и надеждой смотрели на берег. По себе чувствовал, как хочется им поскорее ощутить под ногами твердую землю.

Корабль долго не мог отшвартоваться. Как только удалось закрепить трап, красноармейцы ринулись на берег, как пираты на абордаж вражеского судна.

В порту нас ожидал лейтенант Вениамин Соловьев, адъютант старший, иначе говоря, начальник штаба батальона. Выслушав доклад о благополучном завершении перехода, он сообщил, что рота будет размещаться в здании школы, которая находится в районе цементных заводов.

Вскоре мы уже осваивали свое новое жилье. Меня больше всего занимает мысль: зачем нас с такой поспешностью доставили в Новороссийск? От этого зависит, насколько прочно мы должны здесь обосновываться.

Вечером все проясняется. Нас, командиров и политработников, вызвали на совещание в штаб полка. С шумом рассаживаемся в просторной комнате двухэтажного кирпичного здания. Слышатся взаимный приветствия. Мы с Митрофаном Васильевичем с любопытством всматриваемся в лица командиров. Со многими из них мы встречались в запасной стрелковой бригаде.

Распахнулась дверь. Через порог, звякнув шпорами, шагнул командир полка майор Георгий Иванович Андреев. За ним — батальонный комиссар Трофимов и начальник штаба полка капитан Мансырев. Говорят, Мансырев служил еще в старой армии и дослужился до штабс-капитана, а в гражданскую войну командовал батальоном. В армию снова призвали с началом войны. Рядом с ним Андреев выглядел мальчишкой.

Когда в комнате установилась тишина, Андреев привычным движением провел по лицу, словно стер с него усталость, и начал знакомить нас с предстоящей задачей: мы должны участвовать в морском десанте. О вре; мени и районе высадки будет сообщено, как заявил Андреев, "в свое время".

Потом начштаба Мансырев ознакомил нас с распорядком дня. Заниматься предстоит по четырнадцать часов, причем больше ночью.

Когда все вопросы были обговорены, неторопливо поднялся батальонный комиссар Трофимов. Наклонив голову, словно силясь вспомнить что-то, он с минуту помолчал, затем окинул взглядом собравшихся:

— Товарищи командиры! — Комиссар говорит негромко, но его хорошо поставленный голос отчетливо слышен даже в самом дальнем углу. — Из указаний командира и начальника штаба нетрудно понять, что полку предстоит чрезвычайно сложная задача. В морском десанте у нас никто не участвовал, хотя большинство бойцов и командиров уже побывали в море, хлебнули, как говорится, соленой водицы. Следовательно, необходимо настойчиво готовиться к десантированию. Мы должны денно и нощно помнить, что 157-я стрелковая дивизия, в которую влился наш полк, уже познала радость первых побед над фашистскими захватчиками в сентябре на подступах к Одессе. Она с честью пронесла свои знамена через жестокие бои в Крыму. Так давайте же не пожалеем сил, чтобы заслужить право гордиться боевыми делами дивизии, как гордятся ими ее ветераны.

После совещания капитан Николаенко распорядился представить ему к трем часам ночи на утверждение ротные расписания занятий. По дороге в роту мы гадаем: куда нам предстоит высаживаться? В конце концов сошлись на том, что все-таки направят нас на помощь героическим защитникам Севастополя.

Наутро во всех взводах начались занятия. Мы учим бойцов стремительным атакам на укрепленные опорные пункты, обучаем их тактике боя в городе. Политрук при помощи местных властей раздобыл несколько рыбацких лодок, и мы провели высадку на берег при довольно мощной накатной волне. Не обошлось без происшествий: одна лодка перевернулась, и бойцы оказались в ледяной воде. Зато с каждой высадкой уменьшался страх перед грозной морской стихией и росла уверенность, что скоро мы будем в Севастополе. Бойцы спешат поделиться этой новостью с родными. С нетерпением ждут ответные весточки из дома.

Письма! Сколько радости и горя приносят они бойцам, особенно тем, чьи семьи остались на временно оккупированной врагом территории. Как завидуют они бойцам, которым почтальон вручил заветное письмецо, и как ворочаются с боку на бок, и не спят, несмотря на усталость, и вздыхают тяжко, и жалобно зовут кого-то, если удается забыться в мимолетном сне.

Нетрудно представить, с каким волнением вскрывал я долгожданное письмо из родной Стеклянки. С жадностью читаю слова, написанные сестренкой Машей, и вдруг словно иглой пронзает сердце: под Москвой погиб Михаил!

Я смотрю на расплывшиеся от слез строчки и не верю своим глазам. Сестренка написала, что отец, прочитав похоронку, оседлал коня и ускакал в район. Вернулся поздно вечером, сказал маме, чтоб собрала продуктов на дорогу. Через две недели получили от него письмо, в котором он сообщил, что едет на фронт. Больше вестей от него не было.

Когда я дочитал письмо, на моем лице, видимо, отразилось такое страдание, что Митрофан Васильевич воскликнул, впервые назвав меня по имени: