Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - Манучер Парвин

Теперь она орёт.

– Да уж! Теперь ты, ты, Пируз, поднимаешь ложь на пик морали? Поднимаешь сомнения до уверенности. Ты позволяешь страхам окутать твой разум, поднять и трансформировать незнание в знание без неопровержимых доказательств?

– Не трать на меня своё неврологическое дыхание! – ору я в ответ. – Независимо от того, какую логику, науку или этику ты используешь, Джульетта, это не превратит меня в твоего любовника, если ты – моя дочь. Я в отчаянии принимаю то, что уже случилось, и я не собираюсь это повторять. Да, моя свобода воли подавляется табу. Да, табу теперь – моя кожа. Табу – это теперь мои нейроны и синапсы. Теперь ты – табу; табу теперь мой Бог. Я умру от потери крови, если вытащу его из себя. Моё здравомыслие, моя нормальная психика – это кот, вымоченный в масле и подожжённый, оно носится кругами и всё поджигает. Я в огне, я в аду, я сам теперь ад!

Теперь Джульетта впивается ногтями в подушку и бьёт её кулаком, как если бы я в неё превратился.

– Ты осуждаешь промывание мозгов, а потом логически обосновываешь, что если у тебя промыты мозги, то это нормально? Как лицемерно! – она сильнее ударяет кулаком по подушке, словно это моё лицо.

– Я не говорил, что мне нравится, кто я. Я просто сказал, что смиряюсь с тем, кто я есть.

Я пытаюсь спасти от неё несчастную подушку, но она отстраняется от меня и ещё сильнее над ней издевается.

– Ты – фальшивый, Пируз. Только виртуальный интеллектуал. Слова, слова, слова! Слова в том, что ты пишешь, слова в твоих лекциях, слова в твоих поэмах и слова, произносимые по телевизору, которые ты не одобряешь! Телевидение – это воплощение алетофобопристрастности, по твоему мнению.

– Вскоре фальшивый я, виртуальный я исчезнет из твоего разума, как рассеивается дым, словно меня показывали по телевизору, а ты нажала на нужную кнопку, чтобы отправить меня в забытье.

Джульетта странно и вопросительно смотрит на меня.

Я внезапно вскакиваю на ноги и бью по воздуху кулаками, словно это её подушка.

– Больше на называй меня фальшивым, Джульетта Пуччини! Я – человек, с которым покончено! Вот кто я. Покончено.

Джульетта спрыгивает с диванчика и шипит на меня, как рассерженная кошка.

– Проснись перед тем, как ты можешь больше никогда не проснуться! Ты же знаменит этим высказыванием? Ну так почему ты не применяешь на практике то, что проповедуешь? Проснись, Пируз, до того, как ты можешь больше никогда не проснуться!

– Я не сплю! – ору я. – У меня вызывает отвращение то, что я, возможно, сделал. У меня вызывает отвращение то, что я говорил и слышал, и то, что я видел, и к чему притрагивался, если ты – моя дочь. От такого количества отвращения и ненависти к себе потухший вулкан может взорваться! Джульетта, оставь меня в покое. Позволь мне быть тем, кто я есть. У меня больше ничего не осталось для борьбы. Нам нужно свыкнуться с мыслью, что ты моя дочь, – в том случае, если мы выясним, что это правда. Как сказала Ашана, пока мы не сделали ничего плохого.

– Значит, она тоже об этом знает?

– Я сказал тебе об этом несколько минут назад, Джульетта. Ты меня не слышишь, Джульетта! А что ещё хуже, так это то, что ты даже меня не слушаешь. Я сказал тебе, что мне требовалось поговорить с кем-то, у кого есть нравственный компас, – перед тем, как я навсегда потеряюсь.

– А у меня нравственного компаса нет? Я – дегенератка, которая ловит кайф от того, что трахается со своим отцом? – она шипит.

– Скажи мне, как ты можешь быть такой милой, невероятно милой, а затем сделать поворот на сто восемьдесят градусов и стать такой жестокой, невероятно жестокой? Скажи мне, как, Джульетта? – я шепчу, словно разговариваю сам с собой, словно пытаюсь попрощаться, не произнося слов прощания.

– Я предполагаю, что ты сам с собой разговариваешь, Пируз! – она также понижает голос.

Я бегу к двери, размахивая руками, словно огромное количество ос жужжит вокруг моей головы.

– Теперь я должен уйти.

– Если уйдёшь, то навсегда.

Моя потребность в ней отправляет меня назад к ней, а мой голос ещё понижается – до очень тихого шёпота.

– Всё, что ты говоришь обо мне, Джульетта-джан, – правда. Я это признаю. Я крепко сплю на ложе из чувства вины и страха. Но мы вместе в этой постели. Мы любим любовь, которая у нас есть. И мы боимся, что это может стать другим видом любви.

– Я уже сказала тебе, что ни у кого не бывает двух отцов. Мне не нужен ещё один отец.

– Но, может, у тебя есть воскресший.

Я обнимаю её. Она обнимает меня в ответ. Это не эротические объятия. Не романтические объятия. Это успокаивающие объятия.

– Послушай, – говорю я, убирая волосы, которые упали ей на щёку. – Мы ведём себя, как сумасшедшие обезьяны, хотя говорим, что мы не обезьяны. Мы прыгаем, кричим и набрасываемся на невинные подушки. А теперь нам, возможно, следует побыть рациональными людьми, которыми, как мы сами говорим, мы являемся. Учёными, которыми, как мы говорим, мы являемся.

– О чём ты говоришь, Пируз?

Внезапно моё настроение меняется – я вспоминаю о своих мыслях о ДНК.

– Джульетта, я пытаюсь сочувствовать, пытаюсь выдавить своё увлечение тобой, Джульетта. Стать пылинкой. Стать так близким к ничто, как только можно представить. Я люблю тебя. Я хочу мира, а не войны с тобой. Я прошу тебя, пожалуйста, помоги мне. Давай освободим нашу мудрость от тисков наших эмоций – этой ранящей колючей проволоки. Давай будем восприимчивыми друг к другу. Давай немного подождём, немного помедитируем и соберём все факты. Давай прекратим огонь, дадим миру шанс, пожалуйста.

Пока я жду её ответа, я поднимаю вопрос, который боялся поднимать. Эта тема сидела на кончике моего языка, как жаба с горьким вкусом.

– Давай сделает тест. ДНК-тест на установление отцовства, Джульетта-джан.

Она отталкивает меня.

– Так, Пируз, хватит этих «давай сделаем это, давай сделаем то». Ты хочешь, чтобы я тебе подчинялась, но теперь это не сработает. Нет, я уже несколько раз мысленно отказалась от ДНК-теста, пока мы кричали друг на друга.

Я ожидал услышать «нет». Но изначальное «нет». Не «нет», пропитанное такой окончательностью.

– Нет? Почему нет?

– Потому что я не хочу знать правду, – говорит она. – Потому что слишком поздно для правды, – говорит она. – Потому что я беременна. Потому что это – единственная правда, которая имеет для меня значение, – говорит она.

Глаза Джульетты быстро наполняются слезами, и она оказывается в моих объятиях.

Глава 26

Маленькие морковки и снотворное

– Ты выглядишь так, словно тебе неуютно больше, чем кому-либо на свете, – говорит Джульетта.

Я меняю положение на диванчике и смотрю на неё, прищурившись. Она сидит на кофейном столике. Волосы у неё закручены в два узла на макушке. Она зевает.

– Не говори мне, что уже утро, – зеваю я в ответ.

– Только полночь.

– Всего лишь полночь? У меня такое ощущение, что я на этом неудобном диванчике провёл целую неделю.

Я распрямляю ноги и пытаюсь разработать руку, которую свело от долгого пребывания в неудобном положении. После сообщения Джульетты о нашем ребёнке, откровения не менее зловещего, чем любое в любом священном тексте, я не мог оставить Джульетту. Тем не менее я не мог спать в её постели. И таким образом я, молча рыдая, заснул у неё на диванчике.

– Я тебе говорила, что тебе совсем необязательно спать здесь, – замечает она.

– А я тебе сказал, что так будет лучше, – отвечаю я.

– Как лучше? – спрашивает она.

Я издаю стон, тру спину, которая болит, и говорю:

– Мне трудно поверить, но у меня не осталось возражений.

И таким образом я позволяю Джульетте отвести себя за руку в её постель. Но я отказываюсь раздеваться.

Я засыпаю, лёжа на спине и чувствуя себя окоченевшим трупом, которому очень неуютно, я лежу настолько близко к краю кровати, насколько могу. Час спустя я просыпаюсь от боли во всём теле, оно ещё не отошло, но просыпаюсь я на середине кровати, свернувшись и прижавшись к Джульетте. До того, как я успеваю подвинуться, она поворачивается ко мне и кладёт голову мне на грудь.

Мне спокойно и комфортно, и одновременно я чувствую возбуждение от тепла и сладости её тела. Одновременно чувствую страх и желание. Я чувствую себя укрощённым и диким, словно меня воспитали волки. Я хочу снять с неё пижаму и снова заняться с ней любовью, снова и снова, пока не буду мёртвым от усталости. В конце концов самцы некоторых видов умирают сразу же после спаривания.

В моей сонной агонии я спрашиваю себя: что всё-таки такое инцест? Этим словом на самом деле можно описать наш союз с Джульеттой? Мне не хватает её тела, как пустыне Соноре дождя. Как всем испытывающим жажду животным и растениям в пустыне не хватает дождя. Как камням и песку не хватает дождя. О, как мне её не хватало! О, Боже, какой болезненной может быть потеря!

Джульетта никогда не была мне дочерью. Мне нравится, когда она сворачивается рядом со мной и прижимается ко мне. Меня охватывает неудовлетворимая похоть к ней. Она чувствует все мои эмоции. Кажется, она чувствует все нейротрансмиттеры, работающие у меня в мозге. Наши разумы выравниваются друг с другом, словно настроенные на волну друг друга невидимыми силами бытия. Мои глаза видят излучение сильной похоти, исходящее из её тела. Мои уши слышат сладкий звук волн, когда она что-то шепчет мне. Моя лимбическая система резонирует в ответ на эмоциональный подъём внутри неё. Я знаю, что Джульетта чувствует то, что чувствую я, и что наша мистическая связь, которую нельзя отрицать, побеждает.