Повышение по службе - Александр Николаевич Громов

также на нем, а не на панамце. Три голоса – и пожалуйте на выход.

Нет, биться в истерике и поджигать счастливцев этот несчастливец не станет. Уйдет с достоинством – правда, не как Маурицио, но и не как побитая собака. Может, дождется и аплодисментов, как в телеигре…

Голова оставалась ясной, мысли текли ровно. Выбив австрийца, мы, друзья и соратники, останемся втроем и начнем рвать друг другу глотки. Не хочу я топить ни Хорхе, ни Мин, вот что. И не стану. Проголосую за себя… хотя нет, это кокетство. Просто откажусь голосовать, и пусть Рудра вышибает меня пинком под зад. Лучше он, чем друзья…

«Да какие они тебе друзья?!» – прошептал изнутри кто-то подлый.

Сгинь, сволочь! Обыкновенные. Ну пусть не вполне друзья, но уж точно не враги. Назначить товарища врагом – каково это? И с Эмбер вышло нехорошо, даром что она напоследок выказала свою слабость. Осадок все равно гадостный.

Удивительно ясные мысли бродили в голове, не путаясь и не распадаясь на обрывки, и было ясно: Хорхе и Мин Джи испытывают примерно те же чувства.

Странно. После белой таблетки? Неужели то, что возносит человека над человечеством, сохраняет в нем человека?

Допустим, что это так, хотя и не верится. Но допустим. Если нет, то придется предположить, что не только я воспользовался своей копией и вновь стал человеком, но и каждый из оставшихся сделал то же самое. Даже Ральф.

Собственно, почему бы нет?

А я? Откуда вдруг такая ясность в кочане головы?

Ответ лежал на поверхности: таблетка лишь углубила интеллект, не вмешавшись ни во что более. Слияние оригинала с копией было ненужной попыткой дублировать себя в себе, а подаренное никуда не делось. Стал немного умнее, только и всего.

«А ведь я просил Рудру как раз об этом», – вспомнил Василий. На одну секунду эта мысль развеселила его, но ничего не изменила и не могла изменить. По-прежнему один из четверых был лишним, и Рудра ждал, кого назовут слабым звеном.

И останутся трое.

Потом двое. Как тогда быть?

Рудра решит исход финала. Если только у тех двоих хватит сил выдержать пытку до конца.

Текли минуты.

Да-да, это испытание на психологическую устойчивость. Последнее. Может, тебе в твоем новом качестве придется насылать великие потопы и испепелять города – так пусть же будет тверда рука со скальпелем! Что тебе стоит назвать имя? Это ведь совсем не то, что пролить на город горящую серу. Выброшенный кандидат не умрет, если попросит оставить ему воспоминания, а если еще и сохранит подаренный излишек интеллекта, то вполне сможет преуспеть там, в человечестве. Так что же ты воротишь нос, привереда? Еще не поздно поступить разумно…

– Кто? – прозвучал голос едва ли не раньше, чем появился Рудра.

Прежде он не задавал такого вопроса – наверняка подглядывал. А лез ли в мысли – кто знает.

– Я не стану голосовать, – заявил Василий.

Рудра поднял бровь.

– Почему?

– Не хочу.

– Ты должен.

– Нет.

– Напрашиваешься на отчисление?

– Тоже нет. Но поступай как знаешь.

– Я уже поступил так, как следовало.

– А я ломаю тебе всю игру? – Василий развел руками. – Что ж, сожалею. Но – нет.

Полагалось бы вспотеть, но он не вспотел и лишь много позднее удивился этому обстоятельству.

– Я тоже не стану голосовать, – сказал вдруг Ральф.

– А ты почему?

– Тоже не хочу.

– Нельзя ли услышать более развернутую версию?

Неужели он не догадывается?.. Да, он определенно не человек. Столько времени вариться в человеческой каше и не до конца понять людей – на такое способен только пришелец. Хотя бы и сто раз продвинутый!

– Не хочу, и этого достаточно, – отрезал Ральф.

– Понятно. А вы? – Теперь Василий видел Рудру в профиль и твердо знал, откуда в германских легендах взялся внешний облик Мефистофеля. Кто-то писал с натуры.

– Мы тоже, – заявил Хорхе. – Или нет, а? Что скажешь, Мин?

– Тоже.

– Ну вот, наконец-то у нас консенсус. – Панамец потер ладонь о ладонь и вновь мирно сложил руки на брюшке. – Не желаем. Уходим от ответственности, если угодно. Бежим. Драпаем.

Он даже улыбался, как человек, только что совершивший что-то значительное… да пожалуй, так оно и было.

– Я надеялся, что у вас хватит разума принять разумное решение, – молвил Рудра.

– Как раз хватило, – отозвался Хорхе, – и мы его приняли.

– Не понял!

– Видимо, существуют разные уровни разумности, – проговорила Мин Джи, – причем некоторые из них находятся не друг над другом, а просто в иной плоскости. Будь ты хоть трижды гением на своем уровне, а логика иного уровня тебе недоступна и, конечно, кажется идиотской.

– Это ты обо мне? – осведомился Рудра.

– А хотя бы.

– Спасибо. Значит, выбор между вами вы оставляете за мной?

– Как скажешь. – Голос Василия не дрогнул. – Хочешь – выбери одного из нас, хочешь – сошли назад в человечество всех четверых.

– Точно! – подхватил Хорхе. – Только, чур, память не стирать. Эй, давайте-ка обменяемся адресами. Переписываться там, на земном шарике, будем, может, встречаться иногда…

Рудра помолчал. Человек на его месте медленно сосчитал бы до десяти, чтобы успокоиться, – а что чувствовал неземлянин?

Разочарование? Раздражение? Лучше не спрашивать.

Наверное, он все же очеловечился в какой-то степени, поскольку заговорил так:

– У меня нет времени начинать все заново. Слишком поздно я начал перебирать людей, ища себе замену… Был, был один! Он мог бы, у него была позитивная программа, в душе он был великий строитель, а не отрицатель. Бывало, ошибался, ну так кто же поначалу не набьет шишек себе и другим! Сколько раз я жалел, что не взял его в ученики! Я даже не помогал ему, не продвигал его проект… Нет, я просто смотрел, что у него получится. Получилось так себе, а кто виноват? Я! Не оплошал бы тогда – не возился бы сейчас с вами…

– Иисус? – быстро спросил Хорхе.

– Ни в коем случае. Его этическое учение подразумевало наличие совести у каждого человека, чего нет и никогда не будет. Интересно как феномен, но не более.

– Сократ? – предположил Василий.

– Этот во всем сомневающийся? Я же сказал: строитель.

– Платон? – подал голос Ральф.

– Мимо. Он строил не то, что надо, одна радость, что лишь на папирусе.

– Неужели Кун Фу-Цзы? – ахнула кореянка.

– Да. Вот с кем стоило бы поработать! Никто из вас и близко ему не вровень, а от доктринерства я бы его вылечил. Но поздно. Смерть – это, увы, навсегда, каких бы сказок ни выдумывали люди… Ну так что мне с вами делать?

Это ты должен знать, а не мы,