Белая кобра - Виктор Меньшов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вытри физиономию, сотри кровь. Выйдешь со мной. Дернешься ты — умрет он, дернется он — умрешь ты. Всем все понятно? Чтобы без фокусов. Веди.
Медсестра трясущимися руками кое-как привела себя в порядок, водитель вышел из машины, сразу же за ним вышел майор, вытащив за руку медсестру.
— Запри машину и веди нас, — приказал майор. — Посмотрим, что за Арташес.
Арташес оказался высоким, худым, носатым кавказцем, совсем не похожим на хирурга. Скорее он напоминал торговца южными плодами на рынке. Он ничего не стал спрашивать, быстро обежал взглядом всю ввалившуюся к нему компанию и сразу же огорошил майора, спросив угрюмо в упор:
— Ты дэнги принес?
— Какие деньги? — не понял майор.
— Прэдупрэждаю! — воздел палец вверх Арташес. — Я благотворительностью нэ занимаюсь. Дэнэг нэт, лэчений нэт.
— Я заплачу, — согласно кивнул Юлдашев, и вкрадчиво спросил. — Девять грамм свинца хватит?
— Ты что, больной? — на чистом русском языке спросил Арташес.
— Нет, — разозлился майор. — Я здоровый. А к тебе приехал познакомиться. Ты что, совсем дурак?
— Если бы я был дурак, — хмуро отозвался Арташес, — я бы делал операции на дому бесплатно. Но я не дурак…
— Послушай, у меня не то состояние, чтобы философствовать и торговаться, — оборвал его Юлдашев. — У тебя есть комната, которая запирается снаружи, и в которой нет окон?
— Есть, — удивился Арташес.
— Показывай, — распорядился странный гость.
Когда хозяин показал ему темный чуланчик, Юлдашев приказал зайти туда водителю и медсестре, связал их и запер снаружи.
— А у тебя есть комната, в которой нет окон, и которая запирается изнутри? — спросил он хозяина.
— Есть, — совсем растерялся Арташес.
— Веди. Там будем делать операцию.
— Но ведь там…
— Замолчи, твой лимит выступлений использован. Будешь делать то, что я скажу. Оперируешь в той комнате, где нет окон, я могу потерять сознание, так что мне будет спокойней, если мы с тобой будем заперты.
— Но я могу…
— Ты ничего не можешь, ты ничего не сделаешь со мной. Ты — трус. Пошли.
Хирург, окончательно растерянный, пошел впереди майора.
Операцию Юлдашев приказал делать, не усыпляя его.
— Будет дикая боль! — возмутился Арташес. — Ты не выдержишь! Простая заморозка не поможет.
— Делай, что я говорю, — распорядился майор. — Это моя боль. Будем считать, что я — мазохист. Давай, доставь мне удовольствие.
И к великому удивлению хирурга майор вытерпел все время, что тот чистил ему глазную впадину, хотя боль была действительно дикой. Один раз, на совсем короткий промежуток, он впал в беспамятство, остальное время сидел с широко открытым глазам, зрачок которого буквально вопил о безумной боли.
Закончив с глазной впадиной, наложив швы, Арташес наложил швы ещё на три рваные раны: на плече, на груди и на бедре. Когда он закончил, Юлдашев спросил, с трудом расцепив зубы:
— У тебя коньяк есть?
— Есть, — кивнул измученный непривычной операцией Арташес.
— Давай, неси. Стакан.
Майор выпил стакан коньяка, выцедив его сквозь зубы до дна, поставил стакан на стол и пошел к выходу. Возле двери он обернулся, и сказал, протянув руку:
— Совсем забыл! Ключи.
— Какие ключи?!
— Ты что, хочешь сказать, что такой уважаемый человек не имеет машины? Не поверю! Ключи давай.
Арташес достал из кармана ключи и отдал. После операции он не спорил с Юлдашевым. Он понял, что этот человек может все. И способен на все.
— Если останусь жив, заплачу, — повернулся к нему Юлдашев. — С лихвой заплачу, удивишься. Если не буду жив, не заплачу. Хотя, я уже заплатил вам всем.
— Это когда же? — не удержался хозяин дома.
— По всем законам я должен был вас всех убить. Я оставил вас жить. С милицией сумеешь объясниться, скажешь, ворвался и прочее. С этими, в чулане, договоришься. Водила клюнет, у него самого рыло в пуху, а вот медсестра может поупрямиться, но сами разберетесь.
И он вышел из квартиры, спустился во двор, обогнул «скорую», быстро подошел к новенькой «тойоте» Арташеса, и выехал со двора.
Ехал он, по дороге с трудом приходя в себя. В каждой клеточке у него сидела и орала в голос боль. Он успокаивал её, как мог, уговаривал, как ребенка. Запищал вызов радиотелефона, майор с удивлением нащупал его в кармане и достал.
— Каракурт? — заворковал в трубке голос. — Ты интересовался товаром, тут такое дело: возле киношки «Мир», за кинотеатром «Россия», нашли двух мертвых парней, ещё одну деваху нашли в подворотне, возле цирка. Говорят, ещё есть жертвы…
— Какое мне дело до жмуриков? — собрался отключиться Юлдашев.
— Прямое, Каракурт, прямое, — ворковал голос. — Товар выплыл. Это результаты. Пустили товар в народ. Ты понял?!
— Кто говорит, и что тебе нужно?! — опомнился Юлдашев, только сейчас сообразив, что не знает с кем говорит, голос был незнакомый.
— Мне нужно, чтобы ты так же, как выпустил, так же и убрал товар. Ты понял? Иначе ты труп. Еще хотя бы в одном месте повторится, все.
— Кто говорит? — повторил Юлдашев.
— Ты подумай сам, — брезгливо ответил ему голос. — Ты же умный, вот и догадайся.
Собеседник Юлдашева отключился от связи. Майор выругался и стал вызывать своих людей, собирая последних бойцов.
Глава тридцать девятая
Слоник и его новый партнер Патефон ушли с места торгов до того, как пошел слух о погибших нарках. Сначала это были глухие сплетни, не выходящие из обычного для этого круга о смерти из-за передозировки. Но прошло немного времени, слухи множились, количество пострадавших в устах молвы разрасталось, тем более, что этому способствовал воспаленный разум многих клиентов, которые, распуская и поддерживая слухи о гибели товарищей по несчастью, не прочь были преувеличить, рассчитывая в этой сумятице надавить на продавцов и сбить цены, продавить рынок.
Все это получило неожиданное подтверждение, когда пришли предупреждения солидным дилерам, которые стали исчезать со сквера, оставляя розничных торговцев выкручиваться на свой страх и риск. Исчезновение дилеров было лучшим подтверждением того, что дело на рынке принимает нешуточный поворот.
И сразу же возник упорный слух о травленом товаре. И почти сразу же все торгаши вспомнили про то, как сбрасывали товар Патефон и Слоник.
Вскоре в толпе были замечены оперы из ближнего отделения, и люди с Петровки, остатки продавцов, понимая нешуточность событий и не желая светиться в этих делах, сворачивали торговлю и расходились.
Патефон вышел на улицу за пивом и нос к носу столкнулся со знакомым нарком, который спросил его, знает ли Патефон о том, что кинули кони несколько нарков, купивших товар на Цветном.
Страшная догадка парализовала Патефона. Он пробормотал в ответ нарку что сегодня не был на толчке, и вернулся к Слонику, терпеливо ожидавшему его с пивом.
— Слоник, мы кажется круто лажанулись, — с порога заявил Патефон…
Мистер Фиш, вернувшийся домой после сытного обеда в ресторане, сидел в огромном кожаном кресле, и слушал тихую музыку Вивальди, лившуюся из роскошного музыкального центра. В комнате царил полумрак, шторы были приспущены, на маленьком инкрустированном столике с прихотливо изогнутыми ножками стоял на серебряном подносе маленький графин богемского стекла, на треть наполненный ликером. Дымилась маленькая чашка кофе и рядом с ней стояла крохотная рюмка, наполненная до середины тягучей жидкостью.
Это были святые и любимые Альбертом Элоизовичем послеобеденные часы, часы наслаждения музыкой, сладкой полудремой, покоем.
Но на этот раз понежиться ему помешал мелодичный звонок в двери, чему удивился Альберт Элоизович. Он давно уже не принимал гостей. Все его знакомства свелись исключительно к деловым. У него не было просто знакомых. У него не было жены, детей, друзей. У него было много денег и много одиночества. Он не тяготился своим одиночеством. Мистер Фиш, так и не научившийся любить кого-то, полюбил свое одиночество и особенно эти сладкие послеобеденные минуты покоя, в которые его, как правило, никто не тревожил. Если не считать этого назойливого звонка в двери.
— Открой, Лешенька, посмотри, кто там, — проворковал расслабленный Альберт Элоизович, не поднимая век.
Лешенька, двухметровый верзила, во многие двери проходивший только боком, верный цепной пес Мистера Фиша, пошел открывать. Он о чем-то переговорил с посетителями и позвал из прихожей хозяина.
Альберт Элоизович вздохнул, сделал глоток кофе и нашарив под креслом тапки пошел в холл, где его ждал не самый приятный из сюрпризов. В дверях, загораживаемых гигантом Лешенькой, маячили фигуры в камуфляже. Впереди стоял моложавый мужчина со свежей повязкой на глазу, широкоскулый, с тонкими чертами лица, тоненькой ниточкой усов над губой. За ним возвышались два сопровождающих, тоже в камуфляже, габаритами не уступающие Лешеньке.