Ровесники Октября - Любовь Кабо

4. МАРИШКА ВЯЗЕМСКАЯ

Мариша и сама не заметила, как обогнала всех своих школьных товарищей: одна из всего класса стала самостоятельным человеком. Что мы знаем о себе? Думалось всегда: несчастная я, неумелая, бесталанная... А ведь откуда что взялось! Маришка себя не узнавала, когда устремлялись на нее ребячьи глаза. Когда твердо знала: она всех нужнее она одна может сейчас рассказать об убийстве Цезаря или о трех походах Антанты. И одна по-настоящему хочет, чтоб десятый класс, которым она руководит, стал хорошим и дружным классом - не хуже того, который сама Маришка в свое время кончала. Она еще в школу входила, еще только приближалась к классу по длинному коридору, еще только слышала вдали: "Атас, Мариша!" - а у нее уже словно лампочка внутри загоралась. Они так и кричали: "Атас, Мариша!" - "Марина Григорьевна" у них получалось плохо. Она бы, может, и сама не поняла, как все это важно для нее и насколько она стала богаче и увереннее в себе, если б ее не вызвали однажды в райком партии: преподавала Маришка в одной из подмосковных школ. Сказали: "Ну вот что, Марина ("Марина Григорьевна" и в райкоме получалось плохо), решили мы тебя из школы забрать, бросить на комсомол, у нас там людей не хватает..." - "Да вы что!" - воскликнула возмушенная Маришка. Твердо знала, что не уступит ни за что - пусть на костер волокут, пусть даже вовсе исключают так сказала: "Да вы что!" - потом самой было смешно. Вспомнила вовремя: "Должна я знания свои закреплять, нет? Меня, государство четыре года учило..." Отвязались, пронесло. Какое это счастье: входишь в класс, как в воду, - по грудь, по плечи, по горлышко. Потом и вовсе: накрывает с головкой. Как и кому объяснить это чувство? Бедная, неумелая, бесталанная Маришка - она и сама не понимала, что это - талант!.. Смешная, неожиданная ее жизнь! Ребячьи провожанья - гурьбой до платформы, тихие разговоры наедине. Иногда - записки в портфеле: "М. Г: Я вас люблю". Или - осторожные: "...любовью брата и, может быть..." Классическую литературу читают. Из Маришки никак не получался солидный, бесстрастный педагог: взволнованно смеялась, получая эти записки. А как хотелось настоящей любви! Как мечталось: детская головенка у груди, мужская растроганность, мужская забота... Но Маришке не везло - все получалось невпопад. Володьку поднесло было отнесло. Он хоть не обижает, Володька, он - товарищ. Лучшее украшение любой девичьей биографии, независимо от того, вечер это один или вся жизнь,- как у Женьки. Хуже было с Матвеем Мавриным. Женька - не успела из больницы выйти сошлась с Матвеем по-взрослому, всерьез: Женька очень любила быть счастливой. Всего и было, казалось: схлестнулись два темперамента на узкой дорожке... Матвей был парень бывалый, балованный, девчата на нем так и висли, но он сам признавался Женьке, что таких, как она, не встречал. Сколько это продолжалось: год, полтора? Вот и это Матвей признавал: ни с кем из девчат не продолжалось так долго. Где они только не встречались. Матвей и Женька, у той же Федосеюшкиной сколько раз, - пока другие посиживают на лекциях. Совсем уже жениться решили, чтоб не мучиться по чужим квартирам: потом - раздумали, хватило ума. А весной, на какой-то вечеринке, Матвей по всей форме предложение сделал. Кому - опять Женьке? Ничего подобного: подруге ее, Маришке. Маришка обомлела - подавленная, польщенная. Все-таки Матвей - лучший спортсмен, парашютист-разрядник, великолепный танцор, тугой как струночка. Один из самых видных парней в институте. В любимую Маришкину картину он вписывался превосходно: теплая детская головенка, "осторожно, не урони", растроганный отец, неловкий и тихий... Не любила, нет, но полюбить - могла. Просила подождать, еще подумать; Женьке не говорила ни слова. Женька не могла понять, что происходит. Удивлялась: ты что такая? Мягкость во всех движениях, похорошела, глаза блестят, - эй, подруга, не влюбилась ли часом? Маришка тогда еще училась в институте, еще только госэкзамены готовилась сдавать. Сидели с Женькой на одной из галерей, обвивавших огромный вестибюль. Сколько можно скрывать и таиться? Сказала все. Сказала! А потом смотрела с ужасом в презрительное бледное лицо, в котором только одно и оставалось Женькино - такое знакомое Маришке выражение душевного усилия, стремление во что бы то ни стало вот сейчас, не когда-нибудь потом, а именно сейчас, чего бы это ни стоило, быть до конца объективной и честной. Во имя былой дружбы, так, что ли, - потому что какая уж тут дружба, если Маришка столько времени молчала! Дружбы - нет. - Ты мне верь, - говорила Женька медленно, словно взвешивая каждое слово, словно проверяя его, достаточно ли оно объективно и честно. - Верь! Я. может, потом не смогу так говорить, а сейчас говорю: он человек не очень хороший. Ты думаешь: он тебя любит? Никого он не любит, так, блажь... Маришка и слушала, и не слушала - не слова Женькины были ей важны, важно было это закаменевшее чужое лицо. Она же не знала, Маришка, господи, не знала она. что это тоже не шуточки: два темперамента на узкой дорожке!.. Потом-то оказалось, что Женька права во всем и не в одной только ее оскорбленной страстности дело. Никого Матвей не любил, не умел он этого. Уехал осенью с другими ребятами на Дальний Восток н, едва от Москвы отъехали, женился на какой-то девушке с биофака. Утешился быстро. Так что - то ли бог Маришку спас, то ли Женька - от мужской ненадежности, от обид и измен. И только в одном не была Женька права: продолжалась их дружба, даже и крепче стала. Потому что не допустит Маришка, да и Женька не допустит, подумавши, - чтоб какой бы то ни было парень эту дружбу разбил. Это вот с любовью - не получалось! Закон бутерброда: всегда падает маслом вниз. Или ты любишь, или - тебя. Вот как с Фимой: "Женщину напоминаешь одну..." Придумал какую-то женщину, чтоб романтичней! Зачем Маришке Фима? В любимую ее картину он не вписывался вовсе. Или - Олег Томашевский. Женька называла Олега "Тимоша", иногда - с улыбкой - "Тимоша-дурочка". Женька! Потому что и здесь не обошлось без Женьки, это она с ним первая познакомилась. Поднималась как-то по институтской лестнице, медленно, со ступеньки на ступеньку, вдруг нагоняет кто-то сзади, подхватывает под руку, тянет вверх - какой-то паренек со второго курса. Добрались до площадки, расцепились - и расхохотались. "Ты что?" "А ты что?" Ох, как Олег Томашевский умел смеяться! Белозубый, крепкий, как горошина в стручке, глазищи - чудо! Это у других надо долго вглядываться, чтоб понять, какого они, собственно, цвета, - здесь все и сразу видно: огромные, серые. Такие кутячьи, добрые, улыбающиеся всему миру глаза!.. Женька с Тимошей первое время не разлучались: вместе в буфет, вместе после лекций в читальню. Вместе на концерт: Тимоша знал и понимал музыку и во что бы то ни стало хотел приобщить к ней тугоухую Женьку. Вместе на выставку: Тимоша и живопись понимал и любил. Вместе - в Женькину компанию. Как брат с сестрой. Вот Женьке-то Тимоша и поведал свою невозможную печаль: трагическую, безнадежную любовь к Марише. Словно лампочка загоралась в Маришкиной душе, когда она думала о Тимоше, совсем так, как и тогда, когда она вспоминала свой любимый десятый или приближалась к нему. Намного ли Тимоша старше ее учеников? Мальчишка!.. Еще бы не мальчишка. То застрадает не на шутку: "Слушай, Мариша! Правда, во мне очень много мещанского?.." Маришка серьезно соглашалась: "Еще бы! Мещанин Тимоша!" То взволнуется: наука требует усидчивости и жертв, а он презренный дилетант, ничтожество, ему все интересно, везде хочется побывать. То и вовсе: сядет, уставится в одну точку прекрасными своими глазищами, весь - воплощение отчаяния. Не любят его!.. Хотелось Тимоше пострадать - от молодости, от избытка сил. На днях были в театре, смотрели "У врат царства" с Качаловым в главной роли. Очень хорошо. На обратном пути Тимоша дурачился, смешил Маришу. Потом посерьезнел. "Маришка, - сказал, - я для тебя что хочешь сделаю. Не веришь?" - "Верю". Очень она легко и просто это сказала: "Верю". Тимоша был явно разочарован. Но не сдавался, приспичило что-то такое доказать. "Ну скажи, что тебе сделать?" Маришка засмеялась: "Лезь на дерево". В центре города, с ума сойти! Культурный юноша в чистеньком лыжном костюмчике (пальто Тимоша не признавал принципиально), юноша, только что декламировавший Уитмена и Верлена, круто останавливается, аккуратно кладет к ногам Маришки учительский ее портфель, пересекает трамвайные пути, лезет на изгородь сквера, оттуда - на дерево. Хорошо, что милиционера рядом нет. Маришка, привалившись к стене, изнемогала от смеха. Если бы она могла его полюбить! Но таких, как Тимоша, не любят. Что это за любовь: ни мучений, ни слез?.. Ручеек у ног. Вот так она жила. Смешно. Неожиданно. В ребячьей дружбе. В Тимошиной беспечальной любви. Иногда вспоминалось: ах, да, несчастная она! Годы уходят, как сон, - ни любви, ни счастливого материнства. Так же, наверное, трагически расширяла глаза, как Тимоша. Тоже - хотелось пострадать. А часы нашей жизни тикали, тикали: счастье, счастье!.. Отмеряли, отбрасывали безвозвратно: еще девятнадцать месяцев счастья, еще восемнадцать!..