Оракул петербургский. Книга 2 - А. Федоров

Муза хотела решительно напомнить о себе, для того было необходимо помочь Сергееву очнуться от прежних дум, выйти из ступора земной памяти. Вот она реальная возможность шепнуть ему, этому бесчувственному остолопу, о своей скрытой любви – о той тайне, которую прежде отгоняла от себя, как взбесившегося овода. Нечего пугаться шизофренического раздвоения: да она любила Сергеева, но одновременно любила и блудила с Михаилом – не Архангелом, вестимо… Боже упаси! – а с паршивцем, предателем анатомом Михаилом Чистяковым, которого ненавидела, но и жалела, привечала, обнимала и целовала когда-то. Ему отдала свою молодость, словно выплеснула на алтарь Божественного чувства застоявшуюся, бурлящую девичью кровь. Потом она презирала первого своего избранника за отступничество, за измену, но и берегла, готова была пойти с ним до конца. Однако тогда он не позвал ее с собой в неведомое и страшное путешествие. Возможно, он оказался умнее ее и все расшифровал заранее, чтобы потом у нее уже не было повода жалеть. Мелькнуло в голубом сиянии, правее и несколько ниже, лицо Чистякова. Но как-то странно представлялись те лица (Сергеева и Чистякова) – это были скорее не лица, а только одни глаза, передающие мысль настолько четко, что открывалось и полное восприятие тела, образа, лика, действия . Должно быть, это не души умерших, а лишь осколки их эфирных тел?..

Чертовщина! Мистика! Но и намек на реальность. Такая же реальность открывалась в ней и теперь,.. сейчас,.. опять.. Она трансформировала любовь от старшего Сергеева на младшего – Владимира. Кто-то говорит, что материнская любовь – это нечто иное, особое. Чушь собачья! Любовь бывает у женщины только одна – животная, а потому универсальная! И вот прямое доказательство, если угодно: еще Муза любила и жила с Феликсом, от которого, естественно, прятала свое любовное раздвоение. Одна половина сумасшедшей страсти, видимо, жила в подсознании, а другая – в сознании. Или всю эту шизофрению можно сформулировать по другому: одна любовь – в сердце, а другая в душе. Но забавно было то, что они все (эти ненормальности, свихнувшиеся любови) могли реализовываться только через плоть, через вульгарную похоть! О Бог, Всемогущий! Как все же слаб человек!

Муза вдруг ясно вспомнила, что Сергеев (еще до неожиданной командировки в зазеркалье) вывел какую-то "гениальную закономерность". Они с Мишкой носились с той идеей, как курицы (скорее, петухи) с единственным яйцом, которое почему-то только им кажется золотым. Пожалуй, придурки всегда называют свои деяния гениальными! В патологической последовательности им не откажешь. Выведенную закономерность Сергеев моделировал математически. Помнится тогда он вытащил из-под мошонки (откуда еще можно выволочь такую дурь!) квадратурную формулу Томаса Симпсона:

Речь шла о том английском математике, который жил и творил в период с 1710 по 1761 год. Вполне вероятно, что он и прожил не так много только потому, что слишком переусердствовал в математическом анализе, а не в выборе правил и радостей жизни. Но тогда Сергеева больше интересовала не биография математика, а простенькая для больного головой ассоциация: оказывается в далекой Австралии (где-то в центре материка) имеется песчано-галечная пустыня (Simpson) с жалкими остатками акации, эвкалипта, спинифекса. Сергеев подозревал, что на таких площадках и происходят шабаши отвергнутых душ, которые подвергаются здесь тщательному ранжированию и отбору для посылки в далекое некуда. С помощью формулы Симпсона Сергеев моделировал квоты живущих и умерших, рассчитывая число необходимых "посадочных мест" методом интегрального исчисления. То было местом "приглашения на казнь". Именно здесь души терзались, заламывали руки, искали "защиты", но получали лишь жалкое "отчаяние".

Муза даже сейчас, по прошествии многих лет, вспомнив всю эту ученую галиматью, воскликнула с откровенным азартом: "Господи! не надмевалось сердце мое, и не возносились очи мои, и я не входила в великое и для меня недосягаемое" (Псалом 130: 1). Дальше Муза даже не стала вспоминать и так понятно, что и выпирающие из мглы глазищи и математические эквиваленты простой жизненной атрибутики и вялый, но напыщенный, слог рассуждений – все это симптомы явной шизофрении… Ясно, что Сергеева с Мишей защищал их природный оракул – петербургский. Он уберегал головы от умопомрачения, особенно если исследователи вовремя предпринимали алкогольную релаксацию, до поры – до времени, но не бесконечно же, в самом деле, раздавать дорогие авансы!. А за ними по этой части никогда не было замешательства и остановки в виде серьезных угрызений совести. Муза вдруг отчетливо почувствовала предостережение:

– О ужас!… Неужели же я скатилась до вполне определенной ненормальности?!

И грубый голос издалека тут же быстро и ясно ответил:

– А что ж ты думала, страдалица, все твои вольности будут сходить тебе с рук… Не надейся!… Отыщем, отловим и накажем!.. Моментально!

Трудно было разобрать, кому принадлежит голос – говнюкам Сергееву и Михаилу, или же он принадлежал Высоким силам.

Муза бросилась причитать, хныкать, но затем взяла себя в руки. Ясно, что это не ее шизофрения, а то, что осталось от нее витать в воздухе и было связано с другими именами. Муза, как строгий, исполнительный солдат, дала себе команду мобилизоваться и рухнула в четкую, спасительную молитву: "Господи, не лиши мене Небесных Твоих благ. Господи, избави мя вечных мук. Господи, умом ли или помышлением, словом или делом согреших, прости мя. Господи, избави мя всякого неведения, и забвения, и малодушия, и окамененного нечувствия. Господи, избави мя от всякого искушения. Господи, просвети мое сердце, еже помрачи лукавое похотение. Господи, аз яко человек согреших, Ты же, яко Бог щедр, помилуй мя, видя немощь души моея. Господи, посли благодать Твою в помощь мне, да прославлю имя Твое святое. Господи Иисусе Христе, напиши мя раба Твоего в книзе животней и даруй ми конец благий. Господи Боже мой, аще и ничтоже благо сотворих пред Тобою, но даждь ми по благодати Твоей положити начало благое. Господи, окропи в сердце моем росу благодати Твоея. Господи небесе и земли, помяни мя грешного раба Твоего, студнаго и нечистаго, во Царствии Твоем. Аминь.

Муза глотнула побольше воздуха, закрыла глаза, углубилась в память, заглянула в сердце, выжав предварительно оттуда любые порочные помыслы, и затвердила более уверенно продолжение седьмой молитвы Святого Иоанна Златоуста: "Господи, в покоянии прими мя. Господи, не остави мене. Господи, не введи мене в напасть. Господи, даждь ми мысль благу. Господи, даждь ми слезы, и память смертную, и умиление"…

При слове "умиление" Муза вдруг ясно почувствовала, что грех разжал свою холодную руку и отпустил горло: по телу разлилась приятная истома, тепло. То, что образованные миряне называют релаксацией, наступило, и грешница поняла, что Бог или его посланник – Вещий защитник, небесный опекун – услышал слова покаяния и помог. Сознание просветлела, потекли благие слезы – слезы очищения! Муза с еще большим восторгом продолжила молитву, она чувствовала, что в ее душе, в сознании очень четко резонирует именно старославянское слово, а не еврейские: …"Господи, даждь ми помысл исповедания грехов моих. Господи, даждь ми смирение, целомудрие и послушание. Господи, даждь ми терпение, великодушие и кротость. Господи, всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое. Господи, сподоби мя любити Тя от всей души моея и промышления и творити во всем волю Твою. Господи, покрый мя от человек некоторых, и бесов и страстей, и от всякия иныя неподобныя вещи. Господи, веси, яко твориши, якоже Ты волиши, да будет воля Твоя и во мне грешнем, яко благословен еси во веки. Аминь".

После всесильного "Аминь" с Музой произошло тоже, что наступило, когда она первый раз приехала на первозданную родину – в Израиль. Ей вдруг припомнилось (до боли во сем теле) то состояние "изломанности", "растоптанности", которое она приволокла с собой на родину предков. Тогда она была основательно спившейся натурой, с душой, изгаженной чуждым оракулом. Но уже после первого купания в Мертвом море произошло приобщение к своему Родному Чуду, защищающему избранный Богом народ. Все, как рукой сняло. Муза превратилась в иного человека – сильного, знающего себе цену, способного сопротивляться любой каббалистике. Оракул Земли Обетованной оказался сильнее всех других оракулов, потому что он был плотью ее народа. Вот и сейчас произошло победное просветление.

Надо ли сомневаться, что, как тяжелый груз с плеч, с Музы свалились муки недавних переживаний. Уплыли лица холодных эгоистов и неотступных исследователей человеческих несчастий. Бог дал просветление, развернул время жизни вспять – позволил увидеть картину гибели дорогой подруги! Перед глазами появилсь очертания последнего мгновения пребывания Сабрины на земле: первым почувствовал неладное, конечно, опытный военный, он уловил эффект приближения горы; Аркадий тренированным инстинктом десантника-парашутиста мгновенно прокрутил логику надвигающейся со страшной скоростью трагедии; он крепко обнял Сабрину, закрывая корпусом врывающуюся в иллюминатор панораму горных хребтов.