Оракул петербургский. Книга 2 - А. Федоров

ОРАКУЛ ПЕТЕРБУРГСКИЙ

КНИГА 2

МИСТИКА И РЕАЛЬНОСТЬ

А.Г.ФЕДОРОВ

И услышал я голос с неба, говорящий мне: напиши: отныне блаженны мертвые, умирающие в Господе; ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними.

Тетрадь первая:

Приглашение на казнь

Да, Да, совершенно верно! Заголовок украден, похищен, слизан у одного из великих писателей современной эпохи. Признаемся, каемся, но продолжаем заимствовать литературную находчивость у мудрого из мудрых, у блестящего из блестящих! Правда, стоит оговориться: по началу асс эпистолярного творчества только подавал надежды на готовность взойти на Олимп литературного мастерства. Приходилось бороться с китами, бронтозаврами, корифеями, которые в изобилии селились на благодатных почвах зарубежной демократии, куда еще не дотянулись алчные щупальца большевистского аншлюса. Но в те времена коллеги были готовы подвинуть ногой только скособоченный табурет под седалище элегантного молодца, бодро бьющему копытом в почву литературного искусства. Лишь немногие провидцы величали его с потаенной завистью "будущим великим писателем". Согласимся воспринимать по этой схеме его имя, отчество, фамилию, сократив все это до скромной аббревиатуры – БВП. О причине такой настойчивости нетрудно догадаться, если прочитать до конца повествование и сопоставить некоторые факты.

Однако сейчас продолжим разговор не о печальной странице литературного плагиата, к которому решимся прибегать еще не однажды, а об иных явлениях, навеянных не столько превратностями мирской жизни, суетой, пустячностью бытия, сколько таинственностью всего мирозданья. Поговорим без пафоса и истерического восторга о Великом Переселении Душ, а заодно и о трансцендентальной миссии насекомых, домашних животных в жизни человека. Попробуем развернуть загадочное явление – доместикацию, но не в фас, а в профиль. Пусть не обижаются на нас латиняне за то, что их витиеватый термин domesticus будет трансформирован в бытовое понятие "одомашнивание", причем, поэзии, прозы, святости, истории и философии.

Для начала обратимся к таксам и кошкам. Именно они – эти преданные, однако не всегда правильно понимаемые загадочные существа, – сопровождали БВП, о котором идет речь, по жизни, помогая ему открывать в душе новые качества. В историческом преддверии главного разворота событий, начиная от рождения и до окончательной половой зрелости, таксы и гувернеры (если хотите, – гувернеры и таксы) с прекрасным знанием английского, немецкого и французского языков занимались воспитанием корифея литературы. Случайные, чаще дворовые, кошки в большей мере успокаивали ему душу, помогали осознавать грехи и каяться. Но лишь в зрелые годы, когда он сознательно оскандалил всемогущую женщину – прекрасное земное существо, он даст своей героине музыкально-поэтическое имя, навеянное, скорее всего, кошачьим "мя-у". Юной нимфетке, но с большими задатками к обыденному разврату, так свойственному кошкам, будет подарен вещий звук – продолжительный и многообещающе-легкомысленный, как нота "ля" (может быть – "ло", "ла"), тихо переползающий в указание – "ты", "тебя", "та".

Естественно, такой союз человека и домашнего животного длился не всегда по воле писателя (даже чаще – наперекор), с некоторыми перерывами-проплешинами, которые в реально-плотском виде отпечатались на его сильно поседевшей голове к закату жизни.

Бабочки – это уже иная сфера увлечений и психологических сублимаций, отреагирования, переноса, замещения. Ажурные существа, требующие известного усердия от нападающего, прежде, чем они позволят нанизать себя на прочный стержень, порхали от начала и до заката мирского бытия, являя собой феномен-стимул. Последний, чего греха таить, так необходим пульсирующей творческой натуре, возможно, глубокой в чем-то, но чаще – ветреной и зыбкой. Они навивали образы ностальгически-острые, изумительной красоты и печали: "Ясно молятся свечи, и по столу ночные ползут мотыльки". Или еще того больнее: "Одуванчик тучки апрельской в голубом окошке моем, да диван из березы карельской, да семья мотыльков под стеклом". Подобных поэтических фокусов накопилось знатное количество – вот вам еще один: "Бархатно-черная, с теплым отливом сливы созревшей, вот распахнулась она;.. крылья узнаю твои, этот священный узор".

Известно, что домашние животные, консументы (consumo – лат.), хотят они того или не желают, становятся со временем похожими на своих хозяев. Природа здесь действует в обоих направлениях – то есть изменения движутся по принципу – "вперед и наоборот". Трудно сказать, кто и кого в такой сцепке потребляет, причем, не только в пищу, но и для психологической подзарядки. Совершается, видимо, тайная психологическая мимикрия, а затем и биологическая, но определенная лишь теми видовыми возможностями, которые дарованы Богом. Скорее неосознанно, по наитию, по импульсивной симпатии, хозяин выбирает себе параллель из мира животного – среди пород собак или кошек, бабочек, стрекоз, жуков. Так остановила свое внимание на таксе мать БВП с чудесным женским именем – Елена (Светлая! Факел!). Имя то – равноапостольное и мученическое. Так все и случилось на самом деле. Любовь же к таксам была и оставалась некой семейной традицией.

Внимательно "вчитавшись" в выражения лиц на семейных фотографиях, даже не будучи специалистом-физиономистом, поймешь, что нежная, почти базального уровня, грусть комкает душу этому прекрасному, обаятельному цветку природы – Елене. Та же грусть читается в глазах породистой таксы, совсем не русской по крови, характеру, генофонду. И то сказать, завозились такие собачки из Германии, из далекой Англии. Они проживали мало-мальски продленную жизнь в маленьком комфортном уголке, островке благополучия, удачно создаваемом на обширных землях холодной и неуютной страны России.

Отец Елены – отпрыск богатейшего рода золотопромышленников, – был заметным деспотом и мучил ее и брата страшными разборками и неугомонным назидательным азартом, не знающим границ. Обдавая, как ушатом ледяной воды, грацильные детские тела и еще не закаленные мозги, деспот пытался, конечно, прежде всего, успокоить свои собственные душевные бури. Он с отчаянностью продвинутого психопата решительно создавал учебные казусы – например, индивидуальную школу, где проводили занятия для двух-трех избранных лучшие профессора, педагоги. Даже от такой благородной затеи основательно тянуло махровым садизмом.

Злые языки вещали, что папочка успел прижить на стороне (в ближайшей деревеньке) внебрачного сына, – может быть, этот грешок был поводом для проявления психопатической взрывчатости. Но не человеческий суд в таких делах первостепенен. Вспомним слова об Иисусе: Он восклонившись сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень". Вообще, трудно с абсолютной достоверностью признать, что в поведении человека первично, а что вторично. Другие "добрые люди" судачили по поводу загадок генофонда главы семейства и рода, откапывая где-то в нафталинной пыли спален предков ядовитую хитрость славянского, татарского и еврейского биологического коктейля. Можно лишь предполагать, что пропорции хромосомного зелья были не очень тщательно выверены природой, – отсюда и дурь поведенческая, которая последовательно разворачивала темперамент носителей красивой и звучной фамилии, сочетающей в себе деловое – "рука" и поэтическое – "вишня".

Справедливости ради отметим, что фонетическое благозвучие – явление непростое, мотивируемое многими психологическими феноменами. Тот, кто проводил обследование пациентов с помощью методики пиктограмм, знает, что когда перед субъектом с вялотекущей шизофренией ставится задача пометить картинкой простенькое понятие – "отчаянье", то страдалец рисует чайник. Никто – ни врач, ни сам пациент, – не может объяснить связно, что творилось в зрительном анализаторе, в ушах и во всей голове шизофреника, когда он выстраивал свой особый "параллельный" мир образов.

Нет в наших генетических откровениях даже отдаленного отзвука антисемитизма (но обвинители, конечно, найдутся). Однако и в фотографическом облике прародителя и в профессии (банкир), и в тяге к воспитательному фанатизму, и в размноженческом темпераменте звучат особые, специфические нотки голоса крови. Поморщась, отрыгнем чеховскую казуистику, заявляющую о том, что надо сторониться "кровавых разговоров". Ученых и писателей и, тем более, ученых-писателей, должны интересовать корни событий, психологии земных страдальцев. Левушка Гумилев, настрадавшись от скитаний по непионерским лагерям, ввел в оборот забавный термин "блуждающий суперэтнос". То сказано с пафосом об евреях. При переводе с латинского формулы такого блуждания – Ubi bene ibi patria – все моментально становится на свои места: оказывается – "Где хорошо, там и отечество".