Расплата за верность - Алексей Рудольфович Свадковский

занимает гигантское потухшее зеркало. Небрежный кивок — и оно превращается в окно. За ним —открывшийся нам панорамный вид на вулкан, в центре которого на просторном острове установлена огромная наковальня. Вокруг бушует пламя, смог, дым, а возле нее — хозяин кузни, дикий и яростный, под стать окружающему, что-то ожесточено кует. Всклоченная борода, кожаный фартук на голом торсе, множество ожогов и язв, покрывающие открытую кожу, рот, раскрытый в беззвучном крике, а в глазах плещется абсолютное безумие и то пламя, что я видел в шести бордовых зеркалах.

— Вход в Реку мертвых располагается под наковальней, это единственный проход, который так и не смогли найти после поражения старых богов. Все остальные запечатаны и больше недоступны для смертных.

Безумный гигант продолжал что-то яростно ковать, гневно ревя. Молот раз за разом падал вниз, высекая искры. Кажется, я понял, что за грохот застал нас с Мистрой врасплох, чуть не убив по прибытии сюда.

— Может, вы поищите какой-то иной путь? — тихо попросил сидящий на троне Гефест. — Я смогу щедро вас отблагодарить: сокровища, артефакты, тайные знания и магия… Я многое сумел собрать и узнать за тысячелетия заточения в Бездне.

— Великий, — я качнул головой, с трудом подбирая слова. Обида буквально душила, не давая говорить. — Мы пришли сюда за помощью, а не магическими безделушками. Ни знания, ни магия нам ни к чему, если мы завтра умрем. А так и будет, если останемся в Бездне. Мы устали и просто хотим домой. И просим исполнить свое обещание. Выполните свое слово, вы же Бог…

— Не называй его так! — резкий голос Мистры неожиданно прервал мою речь. — Он уже давно не бог и теперь не вправе так называться. Ни чести, ни величия, лишь жалкий отголосок памяти, не имеющий даже тени былой власти и высших сил.

— Да как ты смеешь, смертная?!! — Гефест, яростно взревев, ударом кулака разнес на куски ближайшую к нему часть стола. — Я бог! Был, есть и буду! Мне поклонялись миллионы, храмы в честь меня воздвигали смертные по всей вселенной, тысячи ремесленников, кузнецов, скульпторов и мастеровых умоляли меня о вдохновении. Я был…

— Был, — снова едко оборвала поток самовосхваления Мистра, — здесь ключевое слово — был. А теперь посмотри на то, что ты есть! Бог лгунов, покровитель попрошаек. Тебе не противно от себя самого, Великий? — язвительно усмехнулась она. — Хотя сомневаюсь, что даже нищие захотели бы видеть тебя своим покровителем, потому что ты жалок.

Гефест с каждым ее словом распалялся все сильнее, его ноздри широко раздувались, глаза покраснели, вены проступили темными жилами и нервно пульсировали. Я, подняв к груди руку со щитом, шагнул вперед, оттесняя назад фату, готовый действовать в любой миг.

— Ты забываешься, дева. Может, я уже не тот, кем был прежде, но все еще могу прихлопнуть пару назойливых букашек, слишком много возомнивших о себе! — рык, но уже более сдержанный, кузнец явно пытался взять себя в руки, борясь с яростью, столь похожей на ту, что бесновалась в кольце огня на стене.

— И в этом величие того, кто был когда-то богом? — с грустной улыбкой гораздо тише уточнила Мистра, упорно выходя у меня из-за спины. — Убить может даже примитивный зверь, или какой-нибудь минотавр, или гоблин. А вот сможешь ли ты не отнять жизнь, а ее подарить, можешь ли ты создавать? — И, с сочувствием глядя, как хозяин Кузен опустил голову, тихо закончила: — Мы оба знаем ответ. Мне жаль тебя, Гефест. Боги для нас, смертных, не просто владыки, это духовный ориентир, то, к чему нужно и должно стремиться. Вы — великие, мудрые, всемогущие. Там, в небесах, присматриваете за нами, неразумными, ведете по морю жизни, делясь мудростью и опытом. Вы — наш маяк, указывающий путь. Ты же тоже когда-то таким был, — фата стремительно пересекла зал и, встав на колено перед Гефестом, обхватила его огромную лапищу своими узкими ладошками. — Вспомни, прошу тебя! Я немного заглянула в твою память, бог-кузнец, но так и не нашла одного: за что ты был наказан и сослан в Тартар? Расскажи мне!

Тишина, и только отблески пламени с вершины вулкана разбрасывают оранжевые блики по старой пещере. Гефест неохотно заговорил:

— Все как всегда, дитя. Борьба за власть, заговор, бунт против старших богов и потом расплата за него же. Меня отправили в Тартар, так эта обитель раньше называлась, в место мук и искупления. А теперь, после поглощения Бездной, просто мук и окончательной гибели.

— Ты снова обманываешь нас, — Мистра с печалью качнула головой. — Зачем? Тебя ведь уже все равно почти что нет. Три осколка былой сути не в силах удержать в себе полную матрицу твоей личности, я уже чувствую, как она начинает распадаться. День, два, может месяц, вряд ли год, и ты начнешь снова забывать то, кем был, чего хотел, к чему стремился. За что несешь кару и когда ее избудешь. Сажи правду, Гефест, ведь кроме тебя и нас ее все равно никто не услышит.

Мистра, словно опытный дирижер, вела свою игру, меняя тон, мимику, движения тела. Где-то надавить, где-то ослабить. Главное — не допустить ошибку. Хвала Хаосу, Рэн ни во что не вмешивается, наблюдая со стороны. Главное, не дать Гефесту спрятаться, закрыться, упиваясь своими страданиями, она должна вытащить из глубин памяти бывшего бога прежнюю личность. Заставить его вспомнить былое величие. Провокация, вспыхнувший гнев, что роднит его с отколовшимися частями… тут приходится идти по самой грани, напрягая до предела всю силу фаты, которой явно не хватает: один неверный шаг, да даже не шаг — вдох, — и безумие поглотит остатки бога целиком… Но Гефест, будто чувствуя помощь, и сам, зачерпнув сил с вершины вулкана, борется с накатившим гневом. Хотя опять пытается улизнуть, увернуться от неприятных воспоминаний, отталкивая их… Она, словно скрипач, играет на душевных струнах. И обращение к прошлому должно ей помочь. Ну же, говори, только не замыкайся!

— Я любил ее, — слова с глухим рокотом, словно валуны, скатившиеся со склона горы, прозвучали в тишине. — Я любил ее как никого и никогда в этом мире, она для меня была всем: моим мирозданием, жизнью, луной и звездами, потому что без нее все стало бессмысленно и пусто. Она меня не любила никогда. И все же я втайне надеялся и верил, что придет