Солдаты неба - Арсений Ворожейкин

Оказывается, мы с Алексеем пришоссейнились в Румынии, недалеко от венгерской границы. Меня подобрали солдаты, производившие ремонт дороги, на которую мы сели. Мой напарник при посадке задел за деревья, которыми была обсажена дорога, и сделал несколько кульбитов. Самолет вдребезги, а на самом — ни единой царапины.

— А где он сейчас? — поинтересовался я.

— Вчера уехал. Он почему-то очень торопился в Венгрию, в Дебрецен. Этот город отсюда километров шестьдесят. Он говорил нам, что там возьмет истребитель и улетит воевать к озеру Балатон. Пахомов просил передать вам пожелания скорейшего выздоровления и благополучной встречи в Москве. За вами, — продолжала Маруся, — должен прилететь самолет и отвезти в Москву.

— А от кого вы об этом узнали?

— — От вашего товарища. Так что пока лежите. Он сказал нам, что самолет должен прибыть сегодня.

Это сообщение меня обрадовало, но заставило задуматься: почему так уверенно о самолете сообщил в комендатуре Пахомов? Маруся как бы поняла мои мысли и, взглянув на вешалку, где висел мой китель с двумя Золотыми Звездами Героя и боевыми орденами, сказала:

— За такие дела не грех и самолет прислать.

Только теперь я понял, что давно уже наступило утро, и почувствовал, как проголодался. Попросил Марусю расшторить окна.

Солнечный день хлынул в два больших окна. В комнате сразу все ожило и засияло. Я разглядел, что кроме моей кровати здесь еще две пустующие, небольшой стол и вешалка. От ясного дня и мне стало радостно. Я спустил ноги с кровати и сел. Спина болела, но было терпимо. В глазах чуть потемнело, и комната заколебалась. Однако она тут же прекратила свою акробатику, и снова все засияло от глядевшего в окна яркого солнца. Маруся, видя, что я спокойно сижу на кровати, встала с кресла, внимательно осмотрела меня и тихо, снисходительно сказала:

— А все ж таки вы меня хотя бы уважили: ведь мне поручено, чтобы вы лежали. Как я своему начальству доложу, если оно сейчас появится?

При свете я хорошо разглядел Марусю. Совсем еще девочка. Милое, по-детски нахмуренное личико. Высокая и прямая. Белый халат придавал ей очень уж казенный вид, что не вязалось с детским выражением лица.

— Вам не идет этот халат. Да и чепчик с крестом.

— Я это знаю, — торопливо согласилась девушка. — Я добровольно пошла в армию, чтобы выучиться на снайпера, а послали на медкурсы. Здесь военная комендатура только что организовалась, и меня прямо с курсов направили сюда. У меня в прошлом году погиб папа. Он был снайпером…

Маруся поспешно сбросила с себя халат и шапочку с красным крестиком и, швырнув их на свободную кровать, опустилась в кресло и зарыдала. А я почему-то почувствовал прилив сил и понял, что еще попаду на фронт. Конечно, не теперь, а недельки через две. Вчерашнее настроение испарилось. Я расправил плечи, подвигал поясницей и наклонился. Боль в ней, конечно, чувствовалась. Это у меня давно, но я же летаю. И теперь, как прибуду в столицу, как следует отдохну, успокоюсь и — снова на фронт. Конечно, к озеру Балатон не успею, но в последней, Берлинской операции обязательно приму участие.

Хорошие надежды придают и хорошее настроение. Мне захотелось успокоить девушку. Я встал с кровати, надел ее халат и шапочку и деланно серьезно начал ее утешать:

— Марусенька, миленькая сестричка милосердия, не плачьте, все будет прекрасно. — Я по-отцовски ласково обнял ее и поцеловал в щечку.

Она перестала плакать и с укором взглянула на меня:

— Вам хорошо так говорить и прикидываться нежным братом милосердия. Вы воевали, а я хотела мстить за своего отца, но мне не дали такой возможности. А как хотелось! — И она снова зарыдала.

Мстить! Это слово частенько приходилось слышать не только в тылу, но и на фронте. Однако оно не отвечает социальному характеру нашей справедливой войны. Советская Армия — армия не мстителей, а освободителей.

— Тоже мне сестра милосердия! — сказал я. — Значит, только мстить хотели, а не воевать? Ведь месть — слово допотопное и произошло от лично кровной мести. И это нам чуждо.

Девичьи слезы, точно роса, появляются быстро и так — же быстро исчезают. Маруся перестала плакать и перешла в наступление:

— Месть — это тоже война! Разве мы не должны отомстить фашистам за их зверства?..

В этот момент вошли трое военных: капитан медицинской службы, капитан-авиатор и старший лейтенант — начальник военной комендатуры городка Карей.

Не знаю, что подумали они, увидев меня в белом халате, а Марусю в платье и тапочках, но капитан-авиатор не без раздражения спросил:

— А где майор Ворожейкин?

— Здесь. Это я.

Конечно, он не мог не заметить моего смущения, но Маруся пришла мне на помощь:

— Вы уж извините нас: товарищ майор — лежачий больной. Ему нужно было сходить в туалет, вот я ему и дала свой халат и шапочку.

Все вежливо со мной поздоровались, а авиатор представился и сказал, что он прилетел за мной, чтобы отвезти меня в Москву.

— А кто вам приказал? — как-то непроизвольно вырвалось у меня.

— Начальник штаба ВВС маршал авиации Ворожейкин. — И он, улыбнувшись, не без иронии спросил: — Наверное, не забыли своего отца?

В этот же день я был в Москве.

Когда поправился и вышел на работу, мне немедленно было приказано явиться к начальнику Главного штаба ВВС маршалу авиации Ворожейкину. Оказывается, кто-то ему из Дебрецена дал телеграмму, что при аварии самолета пострадал его близкий родственник. После этого недоразумения и состоялось мое личное знакомство с однофамильцем — Григорием Алексеевичем Ворожейкиным. Когда я представился ему, он строго спросил: как я осмелился на такую ложь — выдать себя за его сына?

— Это недоразумение, — ответил я. — Видимо, кто-то что-то напутал… — Но, вспомнив Пахомова, понял, что телеграмма, видимо, дело его рук. Однако об этом предположении умолчал: зачем впутывать товарища в эту историю, он ведь беспокоился о моей жизни.

И вот новая командировка. Апрель сорок пятого. Этот апрель особый — последний военный апрель. Война всех по-своему сделала стратегами, поэтому каждый ждал скорого наступления на Берлин. Вот почему никто из нас, инструкторов-летчиков, не удивился, когда нам (подполковнику Андрею Ткаченко, майорам Павлу Пескову, Ивану Лавейкину, Петру Полозу, мне и капитану Косте Трещову) сказали: летите на 1-й Украинский фронт. Мы все считали, что это последняя фронтовая командировка.

Аэродром Альтено вблизи города Луккау. Это обыкновенное поле. Кругом сосновый лес. Самолетами забита вся опушка. Здесь стояли три полка истребителей 7-й гвардейской дивизии. Непрерывно поднимались и садились «яки». Взлетели и мы, инструкторы.

Курс на Берлин. Я в паре с капитаном Константином Трещовым. Видимость в небе хорошая, но внизу, словно пенящийся океан, бушует война. Там окружена двухсоттысячная группировка противника. Она рвется на запад. На выручку ей тужится пробиться 12-я армия гитлеровцев.

Через десять минут полета показался Берлин. Он похож на дымящее огнем черное чудовище, плотно зажатое раскаленными клещами. Клещи — это 1-й Украинский и 1-й Белорусский фронты. Небо здесь всюду бороздят советские самолеты.

В пелене дыма с трудом отыскиваю центр города, Тиргартен. Тут где-то должен быть рейхстаг. В массе разрушенных домов, прикрытых гарью, все сливается в хаотических нагромождениях, и определить ничего невозможно. К тому же наземная радиостанция предупреждает о появлении фашистских истребителей.

Два «фоккера» скользят по волнам копоти, окутавшей город. Я с капитаном Трещовым ныряю туда, но нас опережает пара «лавочкиных». Вражеские истребители не принимают боя и, подобно рыбам, скрываются в пучине дыма, как в половодье.

На «лавочкиных» сидят, видимо, опытные «рыболовы». Они понимают, что «рыбки» в мутной воде долго находиться не могут, и, летя наготове к атаке, ждут, когда вынырнут «фоккеры». Мы с Костей тоже ждем. Фашистских самолетов теперь в небе мало, и мы в буквальном смысле охотимся за ними. Надо хоть один самолет да сбить над Берлином. И я зорко вглядываюсь в мутное «половодье» в надежде отыскать силуэты истребителей противника. Нашел. Они скользят по крышам города, то исчезая в волнах дыма, то снова появляясь. Почему бы не ударить по этим силуэтам?

— Костя!..

Только хотел об этом передать напарнику, как пара «лавочкиных» стремительно пошла на «фоккеров». Те, уклоняясь от огня наших истребителей, метнулись вправо, но, опасаясь на развороте натолкнуться на городские постройки, чуть приподнялись и вынырнули из дыма. Момент! И его достаточно, чтобы «лавочкины» сделали короткий бросок и одновременным ударом уничтожили фашистов. Нам осталось только позавидовать такой мастерской атаке. А ведь мы учителя. Впрочем, чтобы быть настоящим учителем, нужно учиться и у своих учеников.

«Лавочкины» скрылись. А мы еще продолжали летать в надежде заудить какую-нибудь «рыбку». На ловца, как говорится, и зверь бежит. Под нами необычно быстро скользит какой-то самолет. Глаза крепко вцепились в него. Под крыльями вижу четыре спаренных двигателя. Реактивный. О таком самолете приходилось слышать. «Арада», истребитель-бомбардировщик. На нем четыре тридцатимиллиметровые пушки и могут быть ракеты. Скорость машины около девятисот километров в час. Это последняя новинка гитлеровской военной техники. Хотя мы и летали на самых лучших «яках» — Як-3, но они поршневые и уступают немецким реактивным в скорости километров на двести. Старыми приемами этого фашиста не возьмешь. Опыт подсказал, как лучше его атаковать.